Точка возврата

– Значит, нужно как курица – голову под крыло? – раздраженно спросил Бакшеев. – Командир я или кто? Это мой экипаж, и я должен его защищать. Но дело не в этом. Проще простого наказать летчика, куда он денется. У нас ведь как? Нам всыпали и – до следующего случая. А каким он будет, следующий, не знаем.

– Ты все правильно сказал. Тяжело работать стало, – поддакнул Мордовии. – Все на нас переложили. Грязные аэродромы – летчики виноваты; отказывает матчасть – они же; заправился с водой – опять с экипажа стружку гонят. Что поделаешь – кто везет, тот и отвечает. А кто в стороне, что с него спросишь…

– Почему ты мне все это здесь говоришь? – сверкнув глазами, прервал его Бакшеев. – Что там молчал?

– Попробуй скажи, – невесело протянул Мордовии. – Я не враг самому себе…

– Тогда о чем речь? – Иван помолчал и уже спокойно продолжил: – Ничего. Не уволят. Самолет цел, люди живы. Но нервы попортят. Я не понимаю, что происходит. Возможно, я устарел и ни черта не понимаю. Основная задача разбора полетов: найти ошибку, проанализировать ее и научить других, чтоб впредь не повторилось. Уйду, уйду из авиации к чертовой матери.

– Ты это серьезно?

– Я когда-нибудь шутил?

– Ну, Иван, ну даешь! – качнул головой Мордовии. – Только я бы на твоем месте потерпел еще. Дотянуть бы до пенсии, тогда бы оно спокойнее было.

– Думаешь, тогда собственное мнение появится? – засмеялся Бакшеев. – Не появится. Не жди.

А через день Бакшеев угодил в больницу. Для всех это было неожиданностью – такой с виду здоровяк, и на тебе. Экипаж полным составом, за исключением Самокрутова, каждый день наведывался к нему. Самокрутову было некогда. Сразу же после разбора он начал оформлять пенсию, бегал, подписывал какие-то бумаги, считал налет часов. Бакшеев был рад своим, он выходил в коридор, по очереди здоровался со всеми. В короткой, не по росту полосатой пижаме он стал казаться толще и ниже ростом.

– Ну как там? – спрашивал он. – Не нападают?

– Состава преступления не обнаружено, – улыбаясь, отвечал Ершов. – Не зря копья ломали, вмешалась инспекция. Создали комиссию для проверки северных аэродромов. Так что все нормально. Самокрутов устроился в центральную диспетчерскую, там, где списанные пилоты сидят.

– Значит, не обнаружено, – задумчиво произнес Бакшеев. – Только, Вася, все равно ненормально…

– Ну а у тебя, Михалыч, как дела? – спрашивал Ершов.

– Да как тебе сказать, вроде полегче стало, – отвечал Бакшеев. – Вы лучше ко мне вечерком заходите. Начальство по домам разойдется, а с медсестрой я договорюсь. Они тут после вас меня ругают – дисциплину нарушаю.

Через неделю после рейса Ершов забежал к нему, как он и просил, вечером. Ершов подивился перемене, происшедшей с Бакшеевым: из него точно воздух выпустили, как из волейбольной камеры. Лицо осунулось, пожелтело, и взгляд – он как-то безвольно прокатился по Ершову и, вильнув в сторону, тревожно замер.

– Дали тебе командира, нет? – вяло поинтересовался Бакшеев. – Вторушин с Макаревичем приходили, говорят, опять сидишь.

– Дали, – ответил Ершов. – Плохо, ребят разбросали по разным экипажам. Привык я к ним. Да еще новый командир летать не дает.

– Это не страшно, – помолчав немного, сказал Бакшеев. – Ты летать будешь. – И горько добавил: – А я вот, кажется, отлетался. Кардиограмму сняли. Никуда, говорят, кардиограмма не годится. Спишут… А чем я заниматься буду?

– Да что ты, Иван Михайлович, раньше времени паникуешь? – бодро сказал Ершов. – Еще полетаем.

– Нет, Вася, теперь, пожалуй, все. Чувствую, отлетался. Вот раньше, знаешь, меня снимали на землю, но все по-другому было. Оставалась надежда. Верилось, что все равно выкарабкаюсь, восстановлюсь. А сейчас меня отсюда не выпустят. Кому охота брать на себя ответственность? Ты представь: вдруг со мной в воздухе что случится? – Бакшеев помолчал немного. – Куда я пойду? Диспетчером – учиться надо. На тренажер – там своих полно… Я вот Володьку Проявина вспоминаю, как он зайцем ко мне в самолет залез. Теперь-то я понимаю его, он не стал бы прятаться, если бы списанным не был. Он бы разыскал меня и говорил бы на равных, как летчик с летчиком.

Бакшеев неожиданно запнулся. В последнее время он все чаще и чаще вспоминал Проявина. И каждый раз приходил к одной и той же мысли: все, что произошло с ним в Тугелькане, произошло не случайно, видно, так оно рано или поздно и должно было случиться. Это ведь по его вине попал Проявин в Тугелькан.

– Когда стоишь на пороге и дальше пустота, тогда только доходить начинает, – грустно сказал Бакшеев. – Ты представь, сколько на свете людей мечтало бы попасть на твое место!

Ершов пожал плечами. Не задумывался он как-то об этом.