Точка возврата

– Не знаешь. А я знаю. Почти каждый здоровый парень мечтает. Люди во сне летают. Заметь, не плавают, а летают. Раз в жизни повезло, крепко повезло – когда я в авиацию попал. Знаешь, вот больше двадцати лет прошло, а все как вчера. Мальчишкой я часами мог сидеть на крыше дома и ждать, пока высоко, чуть видно, самолет полетит. Мать все сгоняла на землю. А еще была у меня такая забава. Пойду в лес, заберусь на березу, за макушку уцеплюсь – и вниз. Метров пятнадцать-двадцать летишь по воздуху, березка гибкая, как на парашюте спускаешься, – слабая улыбка тронула губы Бакшеева. – Как-то смастерил крылья, привязал их к рукам, разбежался по крыше – хлесть в огород! Целил в кучу картофельной ботвы, а до нее было вон как до того окна, – Бакшеев показал глазами в конец коридора. – Почти перемахнул двор, а над забором завис, руки не выдержали тела, и свалился вниз. Тут, конечно, мать крик подняла, отец с ремнем. Но не ударил. Посмотрел на меня как на малахольного и даже ругаться не стал. – Бакшеев на секунду замолчал. – Семья у нас большая была, семь человек. Когда отец шофером работал, еще ничего, сводили концы с концами. А после аварии у него шоферские права отобрали. С тех пор стал он летать с места на место: и грузчиком работал, и уборные чистил. А потом по леспромхозам ездить стал. Уедет – и два-три месяца ни слуху ни духу. Чего только мать не делала, чтоб дома удержать. Куда там! Однажды соседка научила ее: возьми, говорит, сороку, свари из нее суп и накорми его, никуда больше уезжать не будет. Где уж ту сороку мать разыскала, не знаю, но сварила отцу суп. Отец пришел, похлебал…

– Помогло? – удивился Ершов.

– Помогло, – Бакшеев усмехнулся. – Ушел, только его и видели… Вот сейчас я тебе это вроде бы со смехом говорю, а тогда стыдно было. Сейчас моя Танька нос дерет – отец летчик! А представь, каково мне тогда? Попал в училище – на седьмом небе. А закончил, так и вовсе – иду по улице, ног под собой не чую. Весь я такой казенный, новый, все на мне блестит – глазам больно. Старики, которые раньше меня за уши драли, с завалинок приподнимаются, кепки снимают. Для них я как Гагарин. Молодец, говорят, добился своего. Когда вспоминают, кто из нашего села в люди вышел, то меня первым называют. В училище-то я с третьего захода попал. Первый раз не пропустила мандатная комиссия, второй раз баллов недобрал. Надо мной уже смеяться стали: тонка, мол, кишка. Да не на того напали. Настырный был. Лоб разобью, а докажу, – Бакшеев грустно рассмеялся.

– А верно, что у тебя инструктором военный летчик был? – спросил Ершов.

– Точно. Откуда знаешь? – удивленно приподнял брови Бакшеев.

– Таня рассказывала.

– А-а-а, – протянул Бакшеев. – Верно, инструктор был военный. – Голос Бакшеева неожиданно потеплел. – Боевой мужик, семнадцать самолетов сбил. Хозяин высоты и боя – так мы его про себя называли. Много он мне дал. Первое время я даже его походке подражал. «Иван, – любил говорить он, – жизнь для тебя только начинается. Бери все хорошее и отсекай все плохое, как у дерева сухие ветки. От этого оно только лучше расти будет». Многое уже забылось, а вот эти слова помню. – Бакшеев вздохнул. – А сейчас сам как засохшая ветка.

– Напрасно ты, Михалыч, такое говоришь, – заметил Ершов. – Сорок лет – и засохшая ветка. Придумал тоже.

– Эх, Вася, Вася. Один на долгую жизнь рассчитан, другой быстро разряжается. Ну как бы это тебе сказать… Аккумулятор у него быстро садится. Вот и у меня. Хотел бы я запуститься и лететь дальше, а сил нет, не тянет мой аккумулятор.

Перед самым уходом, когда уже попрощались, Бакшеев тронул Ершова за рукав.

– Вот что, Вася, заскочи ко мне домой. Электробритва у меня перегорела, дома в шкафу безопасная лежит. Татьяна должна была принести, да нет что-то.

– Хорошо, сейчас съезжу, привезу.

Минут через пятнадцать Ершов вышел из троллейбуса и березовой рощей пошел под гору. Он уже привык к этой дороге. После командировки в Усть-Кут бывал у Бакшеевых почти каждый день. Чтоб не чувствовать себя одиноким в чужом городе, нужен хотя бы один человек, к которому можно прийти в любой момент и знать наверняка, что тот тебе рад. Вот таким человеком стал для него Бакшеев. Был, правда, еще Витька Падуков, но его Ершов не любил за длинный язык. В отряде среди летчиков ходило мнение: если хочешь, чтобы о чем-то узнал весь аэропорт, скажи об этом Падукову. Недавно тот отозвал Ершова в сторону и, пряча усмешку, заявил: «Правду говорят, будто ты в зятья к Бакшееву метишь?» Вечно этот Падуков видел то, чего видеть не следовало. Хотя, конечно, на эту деревянную – полудеревенскую, полугородскую – улицу тянуло Ершова еще и потому, что здесь жила Таня.