Тойота-Креста

Это был тот самый «марк», о котором шла речь в поезде и на котором ездил некий Мишкорудный. Он стоял через пяток машин от чёрной «колдобины» – тёмно-бежевый с отливом, округло-чемоданистый, с редким вневременным обликом. Женя видел его ещё вчера, но в голову не пришло покупать машину такого класса, да и такого бывалого года. А теперь вдруг оглушило: а почему я не могу взять этого «марка»? И весь разумный настрой на простенькую машину поновей потерпел поражение как самый бабий и обывательский. А когда сел в «марка», а потом и проехал, то понял, что он конченый человек.

– Само то под тачку, – негромко сказал Женя, уже обращаясь к продавану и ища поддержки…

– Да ему сноса не будет, хоть себе, хоть… под тачку, – сказал продаван, запоминая выражение, – хоть как.

– Ты чо, – вспылил Саша, – на хрен тебе чемодан этот? Бери вон «короллку», смотри, какая ляля, или вот «корса», свежая совсем…

– Да на хрен мне шмопсик этот! Хочу «марк»!

– Понял, – сказал Саня и тяжко вздохнул: – А шоколадку?

– Какую шоколадку?

– Ну так… «Марк» и шоколадку. Чо, нормально… Чтоб уж по-взрослому…

– Да ну тебя на хрен…

– Да на хрен тебя и твой корч! Кстати, у этого динозавра кузов редкий – на него шабашки хрен найдёшь. И дизель – топляк крякнет от соляры вашей, и растележишься посередь тайги дремучей.

– Чо за топляк ещё? Говори по-русски!

– Топливный насос высокого давления.

В это время псы Зелёнки бежали мимо по своим делам, и Женя крикнул:

– Эй, шкуры, идите ко мне! Подождут ваши псиные дела, или псовые – как у вас правильно? Ну-ка… лохматые! Говорите – брать «марковника»?

Крупный лохматый кобель с шерстью, торчащей мокрыми иглами, вдруг приостановился возле Жени и громко гавкнул. Саня плюнул, отвернулся и покачал головой.

Шёл косой снег с ветром. Намерзнувшись и осмотрев ещё несколько машин, они вернулись домой: должен был звонить Виталя. Женя надеялся, что он задержится во Владивостоке и дождётся, пока решится с машиной, но переживал, зная Виталину стремительность. Виталя был капитаном и, когда наступала короткая северная навигация, носился по Енисею и притокам, как бешеный. Привычка эта распространялась и на сухопутные поездки. Едва сели за стол, раздался звонок.

– Но. Есть такой, – Саня глянул на Женю и протянул трубку, – на.

– Да?

– Зда-арово… – донёсся издали голос.

– Виталя? Ты чо, приехал? Ты где? – обрадовался Женя.

– Приехал, – раздался далёкий голос.

– Не понял, приехал? – резанул Женя.

– Под капельницей лежу… – слабо отдались слова.

Виталя, большой бодряк, артист и любитель прибауток, был законодателем тончайших языковых оттенков и виртуознейшим матерщинником. Мастерское его зубоскалие бывало утомительным, но когда он изредка решал говорить нормально, звучало это настолько неумело и бесцветно, что за него самого становилось неловко. Услышанное по телефону еле донеслось зыбкими и мелкими строчками и никак не вязалось с Виталей, всегда насекавшим крупно и сочно. Да и слово «капельница» казалось настолько нелепым, что Женя не поверил и списал на свою невнимательность и способность допридумывать. Он почти пропустил-прослушал это слабое «под капельницей» и снова резанул:

– Виталя, не понял, ты приехал?

– Да прие-хал, прие-хал, – отвечал тот, разделяя слова на равно ударные слога. – Га-ва-рю, под капельницей лежу…

– Да где ты? Объясни добром. Где? Здесь, во Владе? Я подъеду.

– В «Граните» каком-то.

– Комната какая?

– С торца вход… Найдёшь… Давай…

– Всё, жди. Ничо не понимаю. Саня, чо за «Гранит»?

– Он чо, в «Граните»?

– Но. Чо-то не вкуюсь: нажрался, что ли, и окаменел? Да не похоже на него… Чо за «Гранит» такой?

– Да гостиница на Котельникова, там перегоны кантуются. Ничо местечко… весёлое…

– Далёко это?

– Ну… так… Поехали.

Женя подуспокоился, уверенный, что теперь Виталя его дождётся и не придётся связываться с отправкой на поезде.

Гостиница «Гранит» из грязно-белых блоков стояла на сопке, и ночью далеко светились её грубые красные буквы. Свороток с Котельникова был почти вертикальным, и туда, шлифуя лёд, Саня с Женей взмыли на Сашкином тогда ещё чемоданистом «цедриле» – «ниссане-цедрике». Справа и ниже шли ряды гаражей-мастерских, именно в них годы спустя готовил Жене ходовку механик с металлически-сизыми руками.

Проехав к левому торцу гостиницы, они зашли внутрь. Из коридора вели двери: «стоматология», «наркология». Женя наудачу спросил у проходящей медсестры:

– Виталя здесь?

Та кивнула на дверь с необыкновенным почётом.

Женя отворил. Там стояла женщина в халате, а из дальнего закута медленно выходил Виталя в цветастых до колен трусах. Шёл, вразвал ставя босые ступни с крупными ногтями. Из локтевого сгиба руки торчала трубка, примотанная пластырем. Её конец волочился по полу. Живое черноглазое и курносое лицо его было небывало опухшим и каким-то сухо-надутым и от этого особенно измождённым и потрясённым. Глаза ссохлись до щёлок. Обычно гладкий горшок волос лохматился во всех направлениях и поражал игольчатой какой-то кристаллизованностью. Пьющим Виталя не был, но по всем признакам с ним стряслась страшная внезапная пьянка.

– Здорово! – хватанул его Женя за плечи.