Токио

– При чем тут, как я думал? Вот этот призыв вообще никто не гонял. Если бы их строили, как нас… Каждый день сладкий стол и все, как положено. Поэтому мы шаристые стали. И у нас никто на лыжи не вставал. А этот призыв не гонял никто. Им ничего не надо. Нас всех с машин поснимали, а сажать некого. Я вот гляжу, из них никто даже не стремится на машину сесть. А я у своего деда выкупал машину.

У забора толкаются и борются даги, громко кричат на своем языке. В вязаных шапках, сверху которых небрежно одеты солдатские ушанки. В ватных штанах, рукавицах и валенках. С намотанными на лице шарфами, видны только черные глаза.

– Товарищ лейтенант, до вас здесь лейтенант Никольский служил на вашей должности. Когда он увольнялся, ему такой чек насчитали, сколько и чего он должен. Это таджик постарался. Вот сейчас вы пришли. Вы машины у таджика приняли. А вы знаете, что он поменял на них потом все? Я увольняюсь скоро, иначе бы не сказал. Но раз он так со мной, то я вам говорю.

Обратно ехали мимо гарнизонной свалки. Задолго до нее вдоль дороги на снегу стали попадаться кучи мусора. А когда предстала сама свалка, я поразился, какое это грандиозное противное зрелище. Только что в степи и в лесу я восхищался простором и красотой природы. Насколько там было чудесно, настолько здесь мерзко. Как загажена и погублена земля. Подъезжает очередной УРАЛ, солдаты лопатами выгребают из кузова консервные банки, цинки, бумаги, тряпки, стекло.

Оглушительный непрерывный вороний грай. Их вспугнули, и они с резким карканьем низко кружатся. Мотоцикл с люлькой стоит у обочины. Хозяйственный военный пенсионер деловито ходит среди наваленных куч мусора, которые выше его. Ковыряет их палкой. Найдя что-нибудь, аккуратно складывает в люльку. Внук бегает рядом, помогает ему.

Проезжая мимо, глядя на все это из окна, я поморщился и невольно вспомнил:

«Да, и такой, моя Россия,Ты всех краев дороже мне».

* * *

На столе под банкой с сахаром третий день лежал разорванный конверт. Отложив книгу, я некоторое время лежал на кровати, тупо глядя в потолок. Потом сел, налил чай, потянулся за сахаром.

В конверте не оказалось начала письма. Был только лист с окончанием:

«… и плачу. Родители твои очень плохо со мной обращаются. При тебе они еще ничего, а когда тебя нет, они меня постоянно обижают. Обычно я закрываюсь в нашей комнате и сижу. Ты все пишешь, что скоро уволишься. Когда это будет, я дождаться не могу.

Хоть бы ты приезжал почаще, а то появляешься раз в месяц. Лучше бы я с тобой жила в вашем Токио. Хоть ты и говоришь, что у вас условия ужасные. Мне кажется, что вместе с тобой мне хоть где было бы лучше, чем здесь. Тут я целый день лежу с книжкой и пью таблетки. Делаю вид, что заболела. Отец твой говорит, что я симулянтка и не хочу работать.

Предчувствия у меня плохие. Вчера открылось кровотечение, но это я сама виновата. Гинеколог мне сказала, что я вряд ли смогу выносить. Но я и так рада. Значит, не зря лечилась. Значит, могу забеременеть. Сегодня решилась рассказать твоей матери. Она сказала: «Только не роди уродика». Слушать это мне было очень больно.

Что мне делать? Мне очень плохо без тебя, солнышко! Я по тебе очень скучаю. Люблю. Целую. Твой котенок».

Прочитав, вкусив горького хлеба чужой жизни, я задумался. Положил письмо под банку, взял горячий стакан, осторожно сделал глоток.

4.

Раздевалка густо заполнена паром. Плеск воды, сыро и невыносимо душно. Голые солдаты толкаются и галдят. По вешалкам, лавкам и на полу разбросаны шинели, шапки, сапоги. Кучи грязного вонючего нижнего белья. Серые портянки, кальсоны с желтыми пятнами.

Офицеры стоят в расстегнутых бушлатах. Шапки сдвинуты на затылок, мокрые от пота чубы и лбы. Равнодушно наблюдают. Некоторые подгоняют, ходят и покрикивают. Я перебираю от скуки солдатские военные билеты, водительские права, ключи, часы.