Только море вокруг

Может, это и надо было: толпа сразу начала редеть, и за спинами ее открылся козлобородый, на четвереньках улепетывающий подальше. Петр увидел его, усмехнулся, гаркнул так, что ближайшие шарахнулись в стороны:

— А вот я сейчас догоню!

И увидев, как хитроглазый со всех ног бросился наутек, поднял мальчика на руки, поглядел в его уже ожившие глаза:

— Что ж ты этак-то, а? Или ноги от страха отказали?

Парнишка доверчиво улыбнулся кровоточащими губами, запихал кусок булки в рот и, с жадностью прожевывая, невнятно ответил:

— Мамка болеет, а я карточки утерял… голодные мы…

— Так, — Иглин сразу насупился, — ясно… Пойдем.

Провожаемые теперь уже сочувственным молчанием отрезвевшей толпы, они двинулись туда, где Петр впервые увидел козлобородого и его необъятную половину. На душе у кочегара было тяжко и смутно: вокруг — спекулянты, союзнички с виски и свиной тушенкой, а среди этой мрази страдает и извивается голодный малыш. Наливаясь не раз испытанной злобой, но сдерживаясь, он подошел к побелевшей толстухе и поднял на нее тяжелые глаза:

— У тебя он булку украл, паразитка?

Спекулянтка попятилась, поднимая к лицу пухлые руки:

— Да какая там булка, морячок? Ну и что ж с того, если булочку взял? Не от баловства, не от воровства. Ведь голодное же дите…

— Заткнись! — кочегар вытащил из кармана пачку денег, и глаза у спекулянтки жадно блеснули. — Получай магазинную цену, без обмана, — он бросил ей трехрублевую бумажку. И, повернувшись к зевакам, потряс пачкой над головой, крикнул чуть не на весь базар: — А ну, у кого продуктовые карточки? Налетай, живоглоты, за ценою не постою!

* * *

Покуривая на спардеке, рядом с трапом, Егор Матвеевич время от времени с нетерпением посматривал на пристань, в сторону портовых ворот: куда он мог подеваться? Ушел утром, сразу после завтрака, скоро обед, а его все нет. И чем дольше не возвращался Инлин, тем большая тревога охватывала Закимовского.

«Влип в какую-нибудь историю! — думал старый моряк. — И черт меня сунул предложить междусобойчик…»

Междусобойчик — это значит собрать, сбить между приятелями деньги на выпивку, а ведь Золотце и предложил его. Правда, пайщиков немного, не как до войны: сам он да Петр. Но все равно набралось без малого три тысячи рублей, если, по слухам, водка стоит на толкучке семьсот за пол-литра, так выходит, что должен Иглин вернуться на судно с порядочным грузом. А что если не вернется? Если встретил корешков, и — пошли-поехали? Ладно, когда сам доберется на карачках, а может и хуже быть… Город военный, цацкаться не станут. И получится, что по милости Егора Матвеевича Петька угодит за решетку…

Как ни верти — худо. Остается одно: отпроситься у старшего механика, и — на берег, искать, пока не поздно.

Золотце понуро побрел к Симакову. Григорий Никанорович отнесся к его просьбе с подозрением, спросил, шурясь поверх очков:

— Что это тебе приспичило?

— Проветриться хочу, — увильнул Матвеич от прямого ответа, засиделся на судне.

— Проветриться? — усмехнулся старший механик. — А может, промокнуться? Ой, Егор, не финти! Сначала Иглин ушел, теперь ты. Затеваете?

Закимовский покаянно вздохнул:

— Уже затеяли. Я за Петьку боюсь: как бы…

Но закончить он не успел: в порту завыли сирены, оповещая воздушную тревогу.

Егор Матвеевич сорвался с места помчался на свой боевой пост, в машинное отделение. А Симаков поспешил на мостик.

Там уже были и Маркевич, и Арсентьев, и вахтенный матрос, чтобы встать в руль, если судну придется отходить на рейд. В порту и в городе все еще пронзительно и надрывно заливались сирены, и, подчиняясь велению их, люди га берегу спешили в бомбоубежища. Одно из них находилось тут же, напротив парохода, вырубленное в высокой отвесной скале. Маркевич взглянул на вход в него и скупо улыбнулся:

— Глядите, как чешут. Вот это тренировочка!

Григорий Никанорович тоже бросил взгляд в ту сторону:

— Дисциплинированный народ, ничего не скажешь.

Первыми, поджав хвосты, к убежищу со всех сторон мчались собаки, — и откуда их столько набралось в порту! За ними, тряся бороденками, спешили три козы. И почти не отставая от них, наперегонки бежали моряки с соседних иностранных кораблей.

Алексей помрачнел:

— Народец!.. Ни один грузчик не прячется, только они. И ведь военные тоже. Неужели оставляют корабли на божью милость?

— Постой, постой, — Арсентьев подался к обносу. — Никак и наш с ними? Вот негодяй!

По пристани, вместе с поотставшей группой иностранцев, чуть припадая на раненую ногу, мчался Иглин. В расстегнутом бушлате, в сдвинутой на затылок мичманке, с красным от возбуждения лицом, он спешил изо всех сил. Но едва иностранцы свернули к убежищу, как Петр отделился от них и в том же стремительном темпе понесся к судну, взбежал по трапу на палубу и дальше, на полубак, к своему орудию.

— А ну, шевелись, которые жить хотят! — донесся оттуда зычный голос кочегара.

Симаков ничего не сказал, только крякнул от удовлетворения и бросил насмешливый взгляд на помполита. Маркевич понял его и спросил у Даниила:

— Неужели ты думал, что Иглин способен поступить иначе?