Толкование путешествий

Also, Лев Давыдович, перейдем-ка мы с тобой к политике. Я проинтервьюировать Вас желаю. […] К тому же Вы хоть и мой родственник в силу имевшегося в Вашей жизни недоразумения — но если с другой стороны взглянуть, то вроде Вы как бы и вождя получаетесь. А с вождем ужасно как лестно иногда и простому смертному побеседовать…

Итак… Когда же наконец придут фашисты к власти? Гитлер-то каково разговаривает, послов в чужие государства рассылает? Ни дать ни взять глава страны […] А третьего дня гуляла я с одной персоналией по Tiergarten’у, вдруг видим: народ устремляется к улице […] а оттуда звуки каких-то удивительных инструментов раздаются. Ну и мы, конечно, туда же… Гляжу: идут это несколько десятков «мальчишечек» (взрослыми притворяются), в какие-то зеленые формы одеты и шапочки под стать прочему; лица каменные и свирепые; а впереди несут блестящее на длинных палках не поймешь чего… […] Караул! Что все это значит и откуда все это взялось? […] И что же мы в этом случае делать будем? И куда же нам податься? И отчего же ты, черт подери, в таком случае в Германию не едешь?

Отдадим ей должное: больная соматически и психически, она не только продолжает интересоваться политикой, но разбирается в ней адекватнее, чем московские и берлинские коммунисты сделавшие все, чтобы германский пролетариат проголосовал за нацистов. Но для Зины говорить и писать о политике — единственный способ почувствовать свою близость с отцом. Очевидно, что Троцкий интересует Зину больше оставленного в России мужа и оставленного в Турции сына. Вот что она пишет отцу:

И стало быть, дорогусенький ты мой Крокодильчик, полна я несбыточной надежды, что ты на все поставленные мною коварно-политические вопросы ответишь мне со всей присущей тебе суровой откровенностью. Давно мы с тобой, голубчичек мой, не беседовали, а ведь были когда-то добрыми приятелями… Хотя, если взглянуть на дело глубже, а главное, подойти к вопросу с научной точки зрения — то отношения наши ближе всего стоят к понятию незаконного сожития. Только больше, пожалуйста, чтобы между нами этого не было! Кончай ты, молю тебя, какими ни на есть способами между нами этот позорный Всеевразийский кровосмесительный скандал! И чтобы никаких ревностей в окружности, и вообще никакой нечисти! Я со своей стороны постараюсь… А вы меня тяните, мои милые (помогайте то есть), изо всех сил втроем тяните за уши, за волосы, за ноги, за руки и тому подобные конечности из этого сексуального болота, а то ведь я в нем совсем потону… Мочи моей больше нет!

Письма Зины к мачехе тоже носили болезненный характер. Безнадежно соперничая с Натальей Седовой, Зина оказывалась в постоянной зависимости от нее. 15 декабря она заверяла Седову, что не испытывает «ни ревности, ни зависти». Она вспоминала, как «проницательно» Седова сказала ей когда-то в юности: «В одиннадцатилетнем ребенке заключено столько страстей». Что за ревность она отрицала, какие свои страсти вспоминала и переживала вновь? 20 января 1932 года она писала Седовой: