Толкование путешествий

Он прославился следующей своей книгой Эрос и цивилизация, в которой влияния Гегеля и Хайдеггера полностью отступили перед влияниями Фрейда и Райха[645]

; любопытно, что писалась она одновременно с Советским марксизмом. Длительный и, по-видимому, неприятный период государственной службы дал Маркузе опыт, которого не было у других франкфуртских философов. Результатом был отказ от прежних приоритетов, связанных с большими внеличностными силами, и анархическая ненависть к любым формам подавления. Все формы репрессии — экономическая, политическая, сексуальная — следуют одна из другой и, по сути дела, отождествляются. Поэтому любой акт субъективной свободы, например одноразовая любовь, есть восстание против тотального порядка. «Занимайтесь любовью, а не войной», — скандировали благодарные студенты вслед за Маркузе. «Негативная диалектика» последних книг Маркузе и Адорно немало напоминает другого нераскаявшегося гегельянца, Бакунина. В варианте Маркузе то был отход от социально-политических конструкций к частной сфере личных отношений. Эрос и цивилизация

дала систематическое употребление фрейдовской истории отцеубийства. Тотальное господство отца, сексуальное и экономическое, кончается отцеубийством и хаосом, но потом отец возвращается «в интернализованной и обобщенной, иначе говоря рациональной, форме». Так происходит и после революций, когда сыновья объединяются против отцов, и после пубертатных восстаний отдельных сыновей. Отец возвращается в качестве памяти и совести.

Возвращение вытесненного создает табуированную, подпольную историю цивилизации […] Праотец как архетип господства кладет начало цепной реакции порабощения, бунта и вновь навязываемого господства […] Теперь борьба против свободы воспроизводит себя в душе человека как самоподавление индивида[646]

.

Маркузе приватизировал, одомашнил большой фрейдовский миф. Следующая по историческому порядку идея представила переворачивание обществ как циклическое и необходимое дело. Первое отцеубийство, которое Фрейд мыслил в единственном числе, как начало истории человечества или, во всяком случае, народов, приобретает регулярный характер: люди периодически совершают его, в виде реальном или символическом, при смене режимов, или поколений, или просто по праздникам. Структурное состояние основано на неравенстве, собственности и отцовской власти; в перевернутом состоянии торжествуют равенство и безусловность, энтузиазм и женственность. Как ни пытается репрессировать антропологическая теория свое идеологическое происхождение, оно очевидно даже в подборе терминов: Виктор Тернер, обобщивший многие попытки предшественников от Фрезера до Бахтина, назвал циклически, веселое, эгалитарное состояние «коммунитас». Тернер настаивает на женском роде этого слова; и правда, коммунитас есть коммунизм в женском роде[647]. Это состояние, в котором снимаются все различия между людьми, включая пол и поколение, род и статус. В этом состоянии люди невинны и счастливы, как в раю до падения; и длится оно тоже недолго, зато возвращается гарантированно и многократно. Мечта о полном и окончательном коммунизме не удалась, и ее остатки складываются в идею планомерной, укрощенной коммунитас. Так развивалась эта история: сначала апокалипсис свелся к революции, потом революция свелась к карнавалу.

Так наряду с политическим термидором (старый термин, со времен Французской революции означавший реакцию и получивший новое хождение с легкой руки Троцкого) наступил, по собственной формуле Маркузе, «психический термидор». Троцкий называл термидором сам сталинизм; Маркузе приравнял к «психическому термидору» собственную версию фрейдомарксизма. Именно эту формулу, «психический термидор», использовал и поздний наследник франкфуртской школы Юрген Хабермас, подытоживая вклад своего старшего друга, Маркузе[648]

. Если Разум и революция утверждала возможность рациональной переделки жизни на началах свободы, то Эрос и цивилизация закрывала этот путь. Свобода антагонистична сознанию и не совместима с разумом. Неожиданно и вопреки не только Гегелю, но и Фрейду, последним убежищем свободы становится бессознательное.