Тольтекское искусство жизни и смерти: история одного открытия

Он снова подумал об Эмме, столкнувшейся с теми же страхами, с которыми встречаются все люди испокон веков. Их страхи всегда приходят замаскированными под обоснованные вопросы: «Если я изменюсь, как я буду знать, что это я? Не сойду ли я с ума, если перестану верить? Если я зайду слишком далеко, то как найду путь домой?» Когда человек осознает себя как всё, что есть вокруг, дом становится глупой иллюзией. Эсикио тихо засмеялся. В постижении жизни нет границ. В юности он мог легко попадать из одного видения в другое. Он умел оторваться от земли, а потом безопасно приземлиться. Тогда он не испытывал любопытства по поводу всего этого – только радость, его просто захватывала сама возможность выйти за пределы. Уйти, а потом вернуться. У него было то, о чем большинство людей и мечтать не смеют. Он обладал смелостью совершить прыжок за границы знаний.

А как там дон Мигель, его наследник? Где он в этом ландшафте воспоминаний? В то время как его предки играли, а ученики упирались и дрожали; в то время как любовь звала и не слышала ответа, – что происходило с ним?

– Гандара, – вдруг заговорил он, – я хочу увидеть, как учитель действует.

– Назорей? – спросил Гандара и тут же извинился. – Disculpa[50]. Заблудился во времени, – пробормотал он.

– Мигель собирается что-то предпринять, – пришел к заключению его друг. – Уже некоторое время он что-то замышляет!

– Найти его? – нерешительно спросил Гандара. Совсем нелегким оказалось приключение. К примеру, вот в это мгновение покоя даже солнце стало припекать, а дорога пошла круче.

– Да, найди его, – ответил Эсикио, – даже если придется раскачать время.

– А выпить чего покрепче тебе тоже найти, padrón, и закусить горяченьким? – сказал Гандара. – А как насчет бабенки горячей, может, ее тоже пораскачиваешь?

– Я восхищаюсь твоей работой, amigo, – сказал его спутник, чувствуя, что обидел старика. – С грузовиком у тебя здорово получилось. Начито аплодировал бы, танцуя.

– Да-да. Начито бы понравилось, – согласился его друг. – Но вернемся к делу. Пока я буду раскачивать время, что будешь делать ты?

Эсикио снова сорвал с себя сомбреро, наслаждаясь прелестным жаром солнца. Он выпятил грудь, изображая глубокий вздох, и громко выдохнул.

– Я буду почивать здесь на лаврах, vaquero[51]

, – театрально вздохнул он. – На каждом из многочисленных лавров, заработанных за мою долгую и достойную награды жизнь.

Гандара тяжело вздохнул и покачал головой, глядя на стоявшего перед ним шута, – еще тот тип, но зато преданный, как никто, сородич. Нужно уважить просьбу друга. В конце концов, раз желание загорелось…

Не успел он поразмыслить о силе желания одного человека, как время уступило воле жизни и сияющее солнце исчезло.

* * *

Мигелю показалось, что он снова перенесся в катакомбы под египетской пирамидой и оказался в мире верховного жреца. Он слышал, как его собственным дыханием колеблется стерильный воздух, как оно пробивается сквозь мягкие границы времени. Под ним был холодный камень, от которого стыла спина, который звал его мозг пробудиться. Он знал, что от этого ему не проснуться.

Он открыл глаза и оглядел знакомое место. Коридор освещали факелы, отбрасывая ему на лицо беспокойные тени, а на стены – темно-красный мерцающий свет. Это были те же высокие стены, покрытые иероглифами от пола до потолка, что он видел много лет назад. И чувствовал он то же самое: ноздри его снова ощутили слабый аромат пряностей, а язык – вкус минералов. Казалось, он очутился в том же самом мгновении. Он попытался поднять голову, но это ему не удалось. Тело стало безжизненным и беспомощным. В уме все шло кругом, он снова пытался разобраться в этом видении, но не находил успокоения. Может быть, он что-то пропустил? Не понял чего-то? Может быть, он здесь для того, чтобы попробовать заново истолковать тот урок? Не в силах пошевелиться, он лежал неподвижно, ожидая, когда войдет верховный жрец в своих одеяниях.