Том 1. Греция

Фаросский маяк: четырехгранная башня, потом восьмигранная, потом круглый верх. Впоследствии по этому образцу стали строиться башни церквей и колоколен. Свет его был виден в море за 50 км. Простояв пятнадцать веков, он рухнул от землетрясения. Название его стало нарицательным и живет еще в нашем слове «фары».

Мешали эти теории практике или нет? Мешали, но мало. Представление о том, что в водоподъемных трубах природа боится пустоты, ничуть не помешало александрийскому механику Ктесибию изобрести пожарный насос и водяной орган. Представление о том, что брошенный камень летит, движимый постоянной силой, не помешало именно в эти годы завести настоящую античную артиллерию: катапульты – исполинские луки, и баллисты – пращи на колесах, бившие камнями и стрелами с такой силой, что еще в начале XX века некоторые военные специалисты серьезно думали, не возродить ли их в современных армиях. (Изобретены эти орудия впервые были еще при тиране Дионисии Сиракузском. «Вот и конец пришел воинской доблести!» – грустно сказал спартанский царь Агесилай, когда ему показали такую дальнобойную катапульту.) А неверные понятия о падении тел не помешали выстроить у входа в александрийскую гавань седьмое чудо света – Фаросский маяк, башню высотой с 25-этажный дом, простоявшую, не падая, ни много ни мало полторы с лишним тысячи лет – до XIV века.

Античные физики знали зажигательное стекло. Но ни телескопа, ни микроскопа они не изобрели, а пользовались таким стеклом для шуток: например, чтобы навести солнечные лучи на восковую дощечку в руках увлеченного читателя да и растопить на ней все буквы. Античные техники знали силу пара. Но паровой машины они не построили, а построили игрушку для взрослых: маленький котел, сам собой вертящийся на оси. Не в том дело, будто они не могли создать промышленную технику современного типа, а в том, что они не хотели этого. Вспомним еще и еще раз, что мы видели в главе «Летосчисление»: античный человек испугался бы даже мысли об обществе, стремительно развивающемся неведомо куда. Он хотел общества устойчивого и постоянного, где завтра похоже на вчера и где рабов вполне хватает, чтобы прокормить господ и доставить им возможность беззаботно заниматься красивыми умозрениями.

СЛОВА И ВЕЩИ

Про то, как можно зажигательным стеклом растопить буквы на воске, говорится еще в комедии у Аристофана. (Правда, там сказано не «зажигательное стекло», а «зажигательный камешек»: прозрачные камни, тоже преломляющие солнечные лучи, вправду встречаются, хоть и редко.) А вот употреблялись ли такие стекла или камешки как увеличительные – как очки или лупы? Археологи твердо говорят «да!» – потому что при своих раскопках они часто находят резные украшения с рисунками, вырезанными так тонко, что без лупы их невозможно даже хорошо рассмотреть, не то что вырезать. А филологи так же твердо говорят «нет!» – потому что ни один античный писатель ни разу не упоминает ни о лупах, ни об очках. Разве что о свирепом императоре Нероне сказано, что на гладиаторские бои он смотрел «сквозь изумруд», – но и то неизвестно, чтобы лучше видеть или чтобы покрасоваться. Археологи возражают: «Ну и что же? о зеркалах писатели упоминают тоже почему-то очень редко, а мы их находим в раскопках на каждом шагу». Филологи отвечают: «А очков не находите никогда». Так и тянется этот спор между наукой о словах и наукой о вещах.