Я не увижу знаменитой «Федры»В старинном многоярусном театре,С прокопченной высокой галереи,При свете оплывающих свечей.И, равнодушен к суете актеров,Сбирающих рукоплесканий жатву,Я не услышу, обращенный к рампе,Двойною рифмой оперенный стих: — Как эти покрывала мне постылы...Театр Расина! Мощная завесаНас отделяет от другого мира;Глубокими морщинами волнуя,Меж ним и нами занавес лежит.Спадают с плеч классические шали,Расплавленный страданьем крепнет голос,И достигает скорбного закалаНегодованьем раскаленный слог...Я опоздал на празднество Расина!Вновь шелестят истлевшие афиши,И слабо пахнет апельсинной коркой,И словно из столетней летаргииОчнувшийся сосед мне говорит: — Измученный безумством Мельпомены,Я в этой жизни жажду только мира;Уйдем, покуда зрители-шакалыНа растерзанье Музы не пришли!Когда бы грек увидел наши игры...1915
«Как этих покрывал и этого убораМне пышность тяжела средь моего позора!»— Будет в каменной ТрезенеЗнаменитая беда,Царской лестницы ступениПокраснеют от стыда,. . . . . . . . . . . .. . . . . . . . . . . .И для матери влюбленнойСолнце черное взойдет.«О, если б ненависть в груди моей кипела, —Но, видите, само признанье с уст слетело».— Черным пламенем Федра горитСреди белого дня.Погребальный факел чадитСреди белого дня.Бойся матери ты, Ипполит:Федра — ночь — тебя сторожитСреди белого дня.«Любовью черною я солнце запятнала...». . . . . . . . . . . .— Мы боимся, мы не смеемГорю царскому помочь.Уязвленная Тезеем,На него напала ночь.Мы же, песнью похороннойПровожая мертвых в дом,Страсти дикой и бессоннойСолнце черное уймем.1915, 1916