Еве неоднократно приходилось читать и слышать о женщинах, особенно блондинках, которые, несмотря на свое самое острое отвращение к чернокожим, вынуждены были уступать их домогательствам; все они в один голос утверждали, что ничего не могли поделать, так как «находились в плену магических чар дикой африканской крови», однако она всегда считала эти объяснения лицемерными отговорками и брезгливо сторонилась «похотливых самок», теперь же ей пришлось изведать на себе темную силу колдовского могущества.
Кажущаяся такой толстой и несокрушимой стена между ужасом и чувственным наслаждением оказалась в действительности тоненькой декоративной перегородкой — стоило только ее слегка наподдать, как она опрокидывалась и в женской душе воцарялся хаос, в котором справляли свои разнузданные оргии самые низменные бестиальные инстинкты.
Что еще могло придать заклинаниям этого дикаря такую необычайную силу, как сомнамбулу, притянувшую ее, гордую независимую женщину, к нему, полузверю-получеловеку, через ночные незнакомые переулки, как не эти скрытые струны, наличие которых в своей душе она всегда надменно отрицала и которые при первой же возможности отомстили ей, втайне от нее предательски откликнувшись на похотливый зов какого-то чернокожего?
«Неужели этот туземец действительно обладает дьявольской властью над любой белой женщиной, — вопрошала она себя, дрожа от страха и омерзения, — или это одна я так низко пала, а другие, в отличие от меня, не только не подчиняются магическому призыву негра, но даже не слышат его?»
Спасения для себя Ева уже не видела. Все, к чему она стремилась ради своего возлюбленного и будущего союза с ним, было обречено вместе с ее телом. Что-то ей, конечно, удалось бы спасти, пронеся через порог смерти, но все это было слишком смутно, расплывчато и неопределенно и не могло дать того, чего она так страстно жаждала... Ева хотела преодолеть земное начало, однако дух Земли мертвой хваткой вцепился в то, что ему принадлежало по праву. Теперь и этот негр казался девушке зловещим воплощением какого-то черного хтонического божества — особенно сейчас, когда он, выйдя из прострации, спрыгнул с перил и выпрямился во весь свой исполинский рост.
Рядом с ним она чувствовала себя маленькой девочкой. Зулус схватил ее за руку и рванул к себе...
Ева закричала, ее отчаянный крик эхом заметался по каменным закоулкам Зеедейк; в следующее мгновение негр зажал ей ладонью рот, да так, что она едва не задохнулась.
На голой могучей шее болтался темно-красный кожаный ошейник — такие обычно одевают на свирепых меделянских псов, — девушка судорожно вцепилась в него, чтобы чудовище не швырнуло ее на землю.
На миг чернокожий убрал свою ладонь. Из последних сил она вновь позвала на помощь.
Должно быть, ее услышали — где-то неподалеку звякнула стеклянная дверь, послышались голоса и широкая полоса света разрезала густую темноту переулка.
Тогда негр сгреб ее в охапку и гигантскими прыжками бросился к противоположной стороне, стремясь укрыться в тени соседней церкви; два чилийских матроса, подпоясанные оранжевыми шарфами, гнались за ними по пятам — мужественные бронзовые лица моряков быстро приближались, в мускулистых руках тускло поблескивали открытые навахи...
Инстинктивно она изо всех сил дернула негра за ошейник и принялась дрыгать ногами, чтобы хоть как-то ему помешать, однако исполин этого, казалось, не заметил — стиснул ее покрепче и помчался вдоль стены церковного сада.
Голова девушки болталась из стороны в сторону, а перед глазами мелькали то толстые вывернутые губы, то оскаленные зубы, зловеще поблескивающие в смутном лунном свете, подобно ощеренной пасти хищного зверя, — и вдруг опять эти кошмарные, призрачно мерцающие опаловые бельма, в которых сейчас пылало ледяное пламя такого нечеловеческого бешенства, что она сразу стихла, загипнотизированная бледным инфернальным свечением и уже не способная ни к какому, даже самому ничтожному сопротивлению.
Один из матросов догнал негра и, забежав вперед, по-кошачьи прыгнул ему под ноги, пытаясь своей острой как бритва навахой полоснуть чернокожего снизу, однако зулус успел перепрыгнуть через коварного чилийца и коленом с такой сокрушительной силой ударил его в лоб, что тот, не издав ни звука, опрокинулся навзничь и остался лежать с размозженным черепом.
Потом Ева почувствовала, что летит, и от страшного удара потеряла сознание... Придя в себя, девушка поняла, что негр, настигнутый вторым матросом, попросту перебросил ее через
запертые на ночь ворота церковного сада; теперь, освободив себе руки, он надвигался на своего противника, а она, лежа на земле, подобно насаженной на булавку бабочке — пола плаща зацепилась за острую пику решетчатых ворот, — и не в состоянии пошевелить даже пальцем, вынуждена была с ужасом наблюдать сквозь прутья кованой решетки за этой схваткой.