Том 12. Из 'Автобиографии'. Из записных книжек 1865-1905. Избранные письма

Я тебя так люблю и мне так больно сообщать тебе подобные новости, когда ты далеко и одна среди чужих людей! Я люблю тебя всем своим существом.

Сэмюел.

50

ОЛИВИИ КЛЕМЕНС

«Плейерс», 15 февраля 1894 г., 11.30 вечера.

Ливи, родная!

Вчера я обсудил с мистером Роджерсом все мои разнообразные дела, и мы решили, что я вполне могу выехать в Европу 7 марта из Нью-Йорка. Поэтому его личная секретарша мисс Гаррисон письмом заказала мне билет, и я, не тратя времени, телеграфировал тебе, что буду в Саутгемптоне 14 марта, а в Париже — 15-го. Как у меня забилось сердце при мысли, что я скоро увижу тебя!.. Ну, не буду отвлекаться. Сегодня после бильярда я впервые со всеми подробностями обрисовал мистеру Роджерсу катастрофическое положение Уэбстера. Мне было крайне неприятно обременять всем этим его доброе сердце и переутомленный мозг, но он сам вызвался взяться за это дело и сказал, что оно его нисколько не обременит, что работать для своих друзей — не труд, а удовольствие. Мы обсуждали эту задачу со всех сторон и убедились, что решить ее но так-то просто, но он думает, что утро вечера мудреней и что, может быть, взвесив все хорошенько, он завтра найдет какой-нибудь выход.

Только не думай, что я бываю груб с мистером Роджерсом, это не так. Он слеплен не из простой глины, но из прекрасного и тонкого материала, — а такого роди поди не вызывают проявлений грубости, скрытой в людях моего типа. Я не боюсь, что вдруг его чем-то обижу, и мне не приходится следить за собой в этом отношении. С ним всегда легко и просто.

Он хочет побывать в Японии — это его мечта, и хочет поехать туда вместе со мной (его семья и наша), забыть на время обо всех делах и как следует отдохнуть. А в отдыхе он очень нуждается. Но этой мечте, как и любой мечте делового человека, суждено остаться только мечтой.

Как ты, вероятно, заметила, я могу писать о нем без конца. Это очень приятная тема. Когда я приехал сюда в сентябре, до чего же черным представлялось мне будущее — и безнадежным, непоправимо безнадежным! Уэбстеру и К* грозило неминуемое банкротство, хотя выручить их могла весьма небольшая сумма. Я бросился в Хартфорд — к моим друзьям, но их это не тронуло, не заинтересовало, и мне было очень тяжело, что я туда поехал. Деньги, которые меня спасли, я получил от мистера Роджерса, человека тогда мне совсем постороннего. Л потом, — хотя мы были еще едва знакомы, — он взял на себя труд привести в порядок мои финансовые дела, и притом так (этого требовала его врожденная деликатность), чтобы я не почувствовал, что мне оказывается одолжение, благодеяние; и он привел их в порядок ценой трехмесячных скучных и утомительных хлопот. Он подарил мне это время — время, которое никому не удалось бы купить даже по цене сто тысяч долларов за месяц и даже втрое дороже.

И вот в самый разгар этой благородной борьбы, этой долгой и блистательной борьбы, ко мне является Джордж Уорнер и говорит:

«Я могу предложить вам замечательно выгодное дело. Я знаю человека — очень видного человека, — написавшего книгу, которая разойдется в одну минуту; в ней разоблачаются мерзавцы из «Стандард Ойл», и каждый из них лично получает полную меру. Вот книга, которую вам стоит издать, она принесет вам богатство, и я в любую минуту могу связать вас с ее автором».

Я хотел было ему ответить:

«Единственный человек в мире, который мне дорог, единственный человек, за которого я готов дать ломаный грош, единственный человек, который, не жалея ни сил, ни труда, старается спасти меня и моих близких от нищеты и позора, — это мерзавец из «Стандард Ойл». Если вы меня знаете, вы поймете, нужна мне эта книга или нет».

Однако этого я не сказал. Я сказал, что мне вообще не нужны никакие книги, так как я хочу покончить с издательской деятельностью, да и вообще со всякой финансовой деятельностью, что ради этого я сюда и приехал и буду этого добиваться всеми силами.

Ну, пожалуй, и довольно. К трем часам я усну, а долго спать мне незачем: последнее время я чувствую себя очень свежим и не устаю. Милая, милая Сюзи — мне становится стыдно за свое здоровье, когда я думаю о ней и о тебе, моя родная.

Сэмюел.

51

ОЛИВИИ КЛЕМЕНС

22 апреля 1894 г.

Родная моя!

Мы все считаем, что кредиторы разрешат нам возобновить наше дело, — тогда мы выпутаемся и заплатим все долги. Я страшно рад, что мы заключили соглашение о цессии. И так же рад, что мы не заключили его раньше. Раньше у нас был бы довольно жалкий вид, а теперь мы выйдем из положения с честью.

Я встречаю множество людей, и все сердечно жмут мне руку и говорят:

«Я с большим сожалением услышал об этой цессии и в то же время очень обрадовался, что вы на нее пошли. Давно уже ходили слухи, что положение вашего издательства очень непрочно, и все ваши друзья опасались, что вы опоздаете с цессией».

Джон Маккей зашел ко мне и сказал:

«Пусть это вас не волнует, Сам. Нам всем приходится рано или поздно на это идти. Тут стыдиться нечего».