Том 14. Письма 1848-1852

«Приляг, сестрица», говорила молодая жена его,[999] «я позову старуху-ворожею: против нее никакая сила не устоит: она выльет переполох тебе».

Пасмурно,[1000] мутными глазами глядела на всех Катерина и не находила речи.[1001] «Я сама устроила себе погибель: я выпустила его», простонала она: «мне на земле[1002] нет[1003]

покою.[1004] Может быть, за грехи мои не будет и на том свете от него покою. Вот уже десять дней я у вас в Киеве. Горя и капли не убавилось.[1005] Думала, буду хоть в тишине растить[1006] на месть за отц<а> сына… буду… Страшен, страшен привиделся он мне во сне. И,[1007] боже сохрани, и вам увидеть его. Сердце мое до сих пор бьется. Дух занимается в груди. Я зарублю, Катерина,[1008]

твое дите, кричал он, если не выйдешь за меня замуж…[1009] Я заруб…» речь остановилась на устах у ней и, зарыдав, кинулась она к люльке, и испуганное дитя протянуло ручонки и закричало.

Кипел и сверкал сын эсаула и от гнева, слыша речи, [не находил слов].

Расходился и сам[1010] эсаул Горобец.[1011] «Пусть по<про>бует[1012]

окаянный антихрист придти сюда: отведает, бывает ли сила в руках старого козака. Пусть придет он поглядеть, как [будут] растаскивать нечистое тело его вороны, прежде нежели чорт придет за его душою. Бог[1013] видит», говорил он, подымая прозорливые очи,[1014] «не летел ли я подать[1015] руку брату Данилу. Его воля![1016] Застал его на холодной постели, на которой уже много-много улеглось козацкого <народа>. Зато не пышна разве была тризна по нем,[1017]

выпустил ли хоть одного ляха живого? Успокойся, мое дитя.[1018] Никто не посмеет тебя обидеть, разве и меня не будет, ни моего сына».

Кончив слова свои, старый эсаул пришел к люльке.[1019] Дитя засмеялось и протягивало к нему ручонки, увидевши висевшую на ремне у него в серебряной оправе красную люльку и привеш<енный> к ней гаман с блестящим огнивом. «По отцу пойдет», сказал старый эсаул, снимая с себя люльку и отдавая ему. «Еще от люльки не отстал, а уже думает курить люльку». Тихо вздохнула Катерина и стала качать колыбель, и все сговорились[1020] провесть ночь вместе и,[1021] мало погодя, уснули все, а с ними Катерина.

На дворе и в хате всё было тихо, не спали только козаки, стоявшие на стороже. Вдруг закричала диким голосом, проснувшись, Катерина, и за нею разом проснулись <все>. «Он убил, он зарезал», без памяти кричала Катерина и кинулась к колыбели. Все обетупили колыбель <и> окаменели от ужаса, увидев, что в ней лежало неживое дитя. Ни звука не вымолвил ни один из них, так страшно сделалось всем. Уже опамятовались иные, но все стояли бесслов<ес>но, помышляя о таком неслыханном злодействе.[1022] Бог <не> глядит на грешную землю, если нет уже казни такому неслыханному злодейству.

XII.