Том 14. Письма 1848-1852

При таком вопросе Иван Федорович[1095] невольно поднялся с места и стал на вытяжку, что обыкновенно он делывал [перед] полковником:[1096] «Отставной порутчик Иван Федорович Шпонька», отвечал он.

«А смею ли спросить, в какие места[1097] изволите ехать?»

«В собственный хутор Копонивку».

«Копонивку?» продолжал строгий допросчик. «Позвольте, милостивый государь, позвольте», говорил он, подступая к нему… , размахивая руками, как будто бы кто-нибудь его не допускал или он продирался сквозь толпу и, приблизившись, принял Ивана Федоровича[1098] в объятия и облобызал сначала в правую, потом в левую и потом снова в правую щеку. И губы Ивана Федоровича[1099] приняли большие щеки незнакомца за подушку: «Позвольте, милостивый государь, познакомиться,» продолжал толстяк: «я — помещик того же Гадячского уезда и ваш сосед, живу от хутора

[1100] вашего Копонивки не более пяти верст в селе Хортыще, а [имя мое и] фамилия моя — Григорий Григорьевич Шлепковский. Непременно, непременно,[1101] милостивый государь, и знать вас не хочу, если не приедете в гости в село Хортыще. Я теперь по надобности спешу. А что это? Куда ты это ставишь?» продолжал он громким голосом, обращаясь к вошедшему своему лакею,[1102] мальчику в козацкой свитке с заплатанными локтями, с недоумевающей миною ставившему на стол узлы и ящики, — и голос Григория Григорье<вича> незаметно делался грознее и грознее. «Разве я это сюда велел ставить, любезный? Разве я это сюда говорил тебе ставить, подлец? Разве я не говорил тебе наперед разогреть[1103] курицу, мошенник? Пошел!» вскрикнул он наконец, притопнув ногою. «Постой![1104] Пакостная рожа! Где погребец с штофиками? Иван Федорович», говорил он, наливая в рюмку настойку: «Прошу покорно лекарственной!»

«Ей-богу, я не могу… Я уже имел случай…» проговорил Иван Федорович с запинкою.

«Я слушать не хочу, милостивый государь», возвысил голос помещик: «и слушать не хочу.[1105]

С места не сойду, покамест не выкушаете».

Иван Федорович, увидевши, что ничем нельзя отвязаться от гостеприимного угощения, выпил.

«Это курица, милостивый государь», продолжал толстый Григорий Григорьевич, разрезывая ее ножом в деревянном ящике. «Надобно вам сказать, что повариха моя Явдоха иногда любит куликнуть и от этого часто пересушивает. Ей, хлопче», тут оборотился он к мальчику в козацкой свитке, при<нес>шему перину и подушки: «постели мне посереди хаты. Смотри же,[1106] сена[1107] наклади повыше под п<од>ушку. Да высмокни у бабы из мычки клочок пеньки заткнуть мне уши на ночь. Надобно вам знать, милостивый государь, что я имею обыкновен<ие> затыкать на ночь уши с того проклятого случая,[1108] когда[1109] в одной корчме в России залез мне в левое ухо таракан. Проклятые кацапы, как <я> после узнал, едят даже щи с тараканами. Невозможно описать, что происходило со мною: в ухе так и лоскочет так и [крутится] — ну хоть на стену. Мне помогла уже в наших местах простая старуха, и чем бы вы полагали? просто зашептыванием. Что вы скажете, милостивый государь, о лекарях? Я думаю, что они просто морочат и дурачат нас:[1110] иная старуха в двадцать раз лучше знает всех этих лекарей».

«Действительно, вы изволите[1111] говорить совершенную правду. Иная точно бывает»… произнес Иван Федорович, как бы не прибирая даже приличного слова. [Не мешает, правда,] вообще сказать, — он[1112] никогда не был слишком щедр на слова. Может быть, это происходило от желания выразиться красивее,[1113] а может быть, и от всегдашней робости.[1114]

«Хорошенько, хорошенько перетряси сено», говорил Григорий Григорьевич своему лакею: «тут сено такое гадкое, что того и гляди как-нибудь попадет сучок. Позвольте, милостивый государь, пожелать спокойной ночи. Завтра уже не увидимся: я выезжаю до зари. Ваш жид[1115] будет зашабашовать, потому что завтра суббота, а потому вам нечего вставать рано. Не забудьте же моей просьбы. И знать вас не хочу, когда не приеде<те> к нам».

Тут камердинер Григория Григорьевича снял с него сюртук и сапоги и напялил[1116] вместо того халат и Григорий Григорьевич повалился на постель[1117]

и казалось огромная перина легла на другую.

«Ей, хлопче, куда же ты, подлец? Поди сюда, поправь мне одеяло! Ей, хлопче, подмости <1 нрзб.> под голову сена![1118] Да что коней уже поил<и>? Еще сена![1119] сюда, под этот бок! Да поправь, подлец, хорошенько одея<ло>! Вот так, еще! Ох!» Тут Григорий Григорьевич вздохнул раз, два[1120] и пустил страшный носовой свист по всей комнате, всхрапывая по временам так, что дремавшая на лежанке[1121] старуха пробуждал<ась>, вдруг смотрела в оба глаза во все стороны и[1122] поуспокоившись засыпала сно<ва>.