Том 2

– Могли, гражданин Сутилин. Могли. Это грустно. Враг приноровился вечером поклоняться нашим святыням, а утром глумиться над ними. Может быть, вы также не декламировали во время внепоса стих Пушкина, который не выучил ваш сын: «Приятно греться на лежанке, а знаешь, не велеть ли в санки кобылку бурую запрячь?» В эмиграцию захотелось?

– Первый раз слышу… буду жаловаться по надзору… провокация… я вот этими руками советскую власть укреплял в городе и деревне…

– Чудно… чудно… А не стояли ли вы перед портретами товарищей Ленина, Сталина, Бухарина и Кирова в одних кальсонах?

– Никогда, товарищ следователь…

– Ваш товарищ – брянский волк, гражданин Сутилин. Вы, разумеется, не хохотали, вынув член, тыча им в портреты и приговаривая: «Накось – выкуси жилистого мяса, утильсырье ебаное…»

Поняв, что упираться действительно бесполезно, Сути-лин сник, заложил с потрохами учительницу, себя и нескольких служащих. Ройтман быстро оформил первое свое дело о группе развратников, клеветавших на советскую власть и глумившихся с политической целью над святынями мировой революции.

Наблюдая во время очной ставки за плюнувшими в лицо друг другу Сутилиным и учительницей, Ройтман подрагивал от похабного, садистического удовольствия.

Затем он пошел в гору. Его перевели в Москву. В столице-то и отыгрался Ройтман на поехавших по конвейеру ЧК гражданах. Как ничем не брезговавший садист, он был просто незаменим при обработке особо упрямых ленинцев и прочих отцов партийной диктатуры, то есть советского фашизма.

Две-три волны чекистов, сделавших свое черное дело, были ликвидированы, а Ройтмана не брала ни одна зараза. Более того, он и оформлял дела некоторых своих бывших сослуживцев.

Крайне зверствовал, допрашивая начальников. Вели они себя с Ройтманом поначалу брезгливо и высокомерно. Он и виду не подавал, что задет оскорбительными выпадами насчет происхождения, способностей, ничтожной внешности и низкой сущности мусорной душонки.

Чекисты – русские, украинцы, латыши, грузины, монголы, китайцы и прочие представители прочих национальностей, – взбешенные арестом, срывали буйную злобу и ненависть к несправедливому, на их чекистский взгляд, миру на еврее Ройтмане. Отчасти это было комично, потому что сам Ройтман ненавидел свое происхождение поистине с патологической страстью, даже несколько превышавшей ненависть к антисемитам. Именно поэтому он был изощренно садистичен с чекистами-евреями, взывавшими от страдания и отчаяния к национальной совести гражданина-следователя Ройтмана.

Вот тут-то он усаживался на конька ленинско-сталинс-кого интернационализма и с чистосердечным интернациональным зверством колотил соплеменников по мордасам, прижигал яйца папиросой «Герцеговина Флор», плевал в глаза, дьявольски инсинуировал насчет ближних, приводя в искренний ужас не посаженных еще коллег своим нечеловеческим хладнокровием.

Одним словом, к моменту нашего знакомства подполковник Ройтман был совершеннейшим нравственным уродом, извергом и полным, жалким рабом мерзкого извращения.

Сопя и онанируя, он согнулся перед дверью спальни. Ненавистный Л.З. уже лежал, задрав сволочной генеральский нос в потолок и заложив правую руку за отворот пижамы, словно за отворот шинели на трибуне мавзолея Седьмого ноября. Из скважины в сопатку шибало тошнотворной спертостью интимной жизни, что тоскливо обостряло в полусогнутом наблюдателе чувство вечного одиночества.

«Ты, паскуда, скоро развалишься у меня на нарах, – дрожа от безумной ненависти, подумал Ройтман, – я тебя, мразь, обмотаю вокруг пальца… пошипишь на сковороде, отгрызая собственное муде… молить будешь о смерти, но уж я тебя тогда поканителю, Захарыч гуммозный… ох, по-гужуюсь…»

Утром позавтракали, скоординировали с Л.З. действия, и Ройтман отправился выслеживать странного «друга», с тем чтобы взять его для эффектной психологической обработки Розенблюма.

Л.З. первым делом позвонил своему лечащему врачу. Приказал слабым голосом явиться на дачу для установления диагноза болезни.

Когда явился врач, Л.З. умело симулировал, подергивая левой стороной лица, не попадал указательным пальцем в кончик носа и что-то мычал насчет онемевших конечностей.

Важное дело было сделано: по высшим учреждениям Москвы быстро пронесся слух об инсульте Мехлиса…

Л.З. в это время вплотную занялся обработкой Розенб-люма. Для начала он прямо обвинил его в сокрытии от партии, государства и отечественной медицины сенсационного открытия «смертин», что и привело к неминуемой смерти ряда ответственных товарищей. В частности, Алексея Толстого и Рузвельта.

– Я – порядочный человек, – сказал Розенблюм.

– Сталин учит, что под личиной порядочного человека чаше всего скрывается враг Учения, Партии и советского государства.

– В этом вопросе ленинизма я абсолютно согласен с Иосифом Виссарионовичем. Я что – в заключении?

– Ну что вы, Герш Евсеевич. Вы просто закрыты.

Розенблюм заявил:

– Я бы не сказал, что беседа с вами, генерал, доставля ет мне удовольствие. Поэтому – давайте ближе к делу.

Л.З. надулся, говнисто поерзал в кресле, но вынужден был съесть неслыханную дерзость.