Том 2. Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец

Нет, вы только представьте, что ваша рука — это такое на первый взгляд послушное орудие интеллекта — вдруг отказывается писать имя главного героя истории, давно придуманное вами и любовно выношенное, а вместо него упрямо выводит совсем другое, эдакого подкидыша, не имеющего к вашим далеко идущим планам ровным счетом никакого отношения? Тут, пожалуй, на кого угодно оторопь найдет! Вот тогда-то и задашься поневоле вопросом: а кто, собственно, автор?.. Я ли «творю» или... или меня творят, а моя фантазия — это всего лишь нечто вроде магического приемного аппарата? Что-то наподобие антенны беспроволочного телеграфа?..

Хорошо известны случаи, когда человек вскакивал вдруг среди ночи и, схватив перо, заканчивал во сне то, перед чем, отчаявшись, вынужден был отступить днем, а наутро, читая свои ночные записи, диву давался, как это ему удалось найти столь простое и оригинальное решение.

Обратитесь к кому-нибудь с просьбой объяснить сей феномен,

и ваш собеседник, напустив на себя важный вид, авторитетно заявит: «Это все подсознание: в обыденной жизни оно почти не проявляется, а случись что — выручает».

А где-нибудь в Лурде вас, ничтоже сумняшеся, заверят: «Матерь Божья! Она, Она, заступница!»

Впрочем, кто знает, может, подсознание и Матерь Божья — одно и то же.

Нет, конечно, образ Божьей Матери не исчерпывается одним только подсознанием, но подсознание — это поистине «Мать»... «Бога».

В этом романе роль главного героя играет некий Христофер Таубеншлаг.

Жил ли когда-нибудь человек с таким именем, выяснить мне не удалось; во всяком случае, к моей «творческой фантазии» он отношения не имеет — лучше уж признаться сразу, а то еще сочтут, что я присваиваю чужие лавры. Тем не менее объясниться, полагаю, надо, хотя описывать в подробностях историю создания этой книги в мои намерения не входит; наверное, достаточно, если я по возможности кратко введу читателя в курс дела.

Пожалуй, следует заранее извиниться, что при этом придется обмолвиться и о моей скромной персоне — сие, к сожалению, неизбежно.

Замысел романа я вынашивал долго, намечал его основные контуры, придирчиво отбирал действующих лиц, и вот, когда будущая книга сложилась окончательно, вплоть до мельчайших деталей, приступил к материализации, тут-то все и началось... Первое, что мне бросилось в глаза, — нет, не сразу, чуть позже, когда я перечитывал рукопись! — это имя «Таубеншлаг», которое каким-то загадочным, совершенно непостижимым образом, без моего ведома, проникло в текст.

О, если бы только это: слова, предложения, целые сюжетные линии, бережно взлелеянные неутомимым воображением, под моим пером претерпевали странную метаморфозу и в итоге получалось нечто совсем иное, чем то, что я хотел воплотить на бумаге; за этими кознями явственно ощущалось незримое присутствие коварного «Христофера Таубеншлага», он все больше узурпировал мои авторские права, пока наше противостояние не вылилось в настоящий поединок, верх в котором одержал самозванец.

Вместо маленького городка, который жил в моей памяти и который я собирался изобразить, у меня стал вырисовываться

другой, совсем незнакомый мне город; и что странно: чем упорней я вымарывал эти никогда мной не виденные городские фрагменты, тем отчетливей они проступали, заслоняя хорошо мне известную панораму.

В конце концов ничего другого не оставалось, как, сдавшись на милость победителя, подчиниться этому наваждению по имени Христофер Таубеншлаг и, так сказать, одолжив ему свою руку, вычеркнуть из рукописи все, что там еще сохранилось от моих грандиозных замыслов.

Ну хорошо, допустим, этот Христофер Таубеншлаг — некая невидимая сущность, которая обладает таинственной способностью влиять на человека, находящегося в здравом уме и твердой памяти, превращая его в послушное орудие собственной воли, тогда возникает вопрос: почему для того, чтобы записать историю своей жизни, он использовал именно меня? Из тщеславия?.. Или же хотел процесс своего духовного становления облечь в форму «романа»?..

Пусть читатель решает сам.

Свое мнение я лучше оставлю при себе.

А что, если мой случай не единственный, и уже в самом ближайшем будущем «Христофер Таубеншлаг» завладеет рукой кого-то другого?..

То, что сегодня кажется необычным, завтра может стать вполне ординарным! Ведь не исключено, что в мир возвращается древнее и тем не менее вечно новое сознание:

Несть ничего в юдоли сей, что б ни творилось высшим правом; и провозвестить: «Я творец», — самодовольная бравада.

В таком случае Христофер Таубеншлаг лишь уста, символ, маска некой безликой, всемогущей силы, имитирующая мимику живого человека.

Итак, homo sapiens — не более чем жалкая марионетка. О, с какой надменной брезгливостью будет отвергнута сия мысль теми многомудрыми мужами, кои с таким высокомерным достоинством несут свое звание «главы семейства», как будто это по меньшей мере графский титул.