Том 2. Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец

уже сейчас (сейчас!), еще даже не испив от амбрасского источника! — другой бы уже давным-давно сколотил себе солидный капиталец на арене цирка. Ведь вы же прирожденный клоун! Ваша внешность — это золотое дно, надо только не отступать и следовать своему призванию до конца. Господи Боже мой, да ведь указующий перст нашей чадолюбивой матери-природы просто невозможно истолковать превратно!.. Или вы опасаетесь, что уродство сейчас не имеет спроса? Не буду тратить понапрасну слов, скажу лишь, что под моим началом уже находится великолепный ангсамбль. Не могу не похвалиться: все артисты из лучших кругов общества. Например, в моей труппе выступает — и, смею вас уверить, не без блеска! — один пожилой господин, который появился на свет без рук и без ног. Нет, вы только представьте: ни рук, ни ног — этакий обрубок... Так вот я его недавно выдал при дворе ее высочества королевы Италии за бельгийского младенца, изувеченного кровожадными германскими генералами. Грандиозный успех!

До сознания доктора Пауперзума дошли лишь последние слова этой вдохновенной речи.

   — Что за чепуху вы там несете? — не очень вежливо вырвалось у него. — Это каким же образом вы ухитрились выдать вашего калеку, который, как вы только что утверждали, был пожилым человеком, за бельгийского младенца?!

   — Так ведь в этом же вся соль! — ликовал польщенный вниманием импресарио. — Следите за мыслью: я с самым серьезным видом, сдержанно, с этакой, знаете ли, даже строгостью, вдруг заявляю, де, мол, младенец состарился в одночасье — в зале гробовая тишина — вот так вот, взял и превратился в старика за несколько минут, да и как ему, уважаемые дамы и господа, было не превратиться, когда прусские уланы у него на глазах заживо сожрали его родную мать. Тут кто хошь постареет... А, каково? Вот это, я понимаю, эффект! Публика чуть с ума не посходила от восторга! В общем, грандиозный успех!..

Ученый беспокойно поежился: полет фантазии темпераментного собеседника был слишком головокружителен.

   — Хорошо, пусть так. Но я-то каким образом впишусь в «ангсамбль» ваших «звезд», с этим моим благоприобретенным хоботом, ступнями как крышки бочек, пальмовыми листами et cetera?..

   — Гениально! Слушайте сюда: прежде всего гастроли во Франции — только там вас оценят по достоинству. Я, Зенон Саваниевски, берусь вас провезти контрабандой через Швейцарию, ну а далее по фальшивому паспорту прямо в Париж. Там

вас поместят в комфортабельную клетку, каждые пять минут вы будете реветь как смертельно раненный бык и трижды в день заглатывать по паре живых ужей (не волнуйтесь, говорят, это очень вкусно и питательно, другие шпаги глотают, и ничего — живы). Ну а вечером гала-представление! Мне это видится примерно так: дремучие леса Берлина... Отважный турок на своем верном мустанге преследует кровожадного монстра, то бишь вас... Захватывающая дух погоня... Леденящий кровь поединок... Коварная бестия, то бишь вы, отчаянно сопротивляется, кажется, еще немного и — о, ужас! — случится непоправимое, но храбрый турок в последний момент вспоминает о своем притороченном к луке седла лассо, которое не раз спасало ему жизнь в опасных переделках... Взмах — и мерзкое чудовище, то бишь вы, падает к ногам героя с петлей на шее... В финале наводившая страх на мирных жителей Европы германская бестия, то бишь вы, задыхаясь, молит о пощаде...[2] Ну, каково?.. Почтеннейшая публика, разумеется, рыдает от восторга... Гром аплодисментов... Море цветов... Я даже афишу вижу, представьте себе только, эдакими аршинными буквами: «Дирекция театра гарантирует, что монстр, выступающий в номере с турком, является настоящим германским профессором, впервые живьем доставленным во Францию всемирно известным бестиарием Зенона Саваниевски!» (И ведь это святая правда, морочить голову публике — не по моей части!) Грандиозный успех!.. Думаю, мой друг Д'Аннунцио не откажется написать диалоги, уж он-то сумеет вдохнуть в постановку героический дух подлинно античной поэзии.

— Как бы только война к тому времени не кончилась, — встревожился за судьбу своей карьеры ученый. — При моем фатальном невезении ничего мудреного в этом нет...

Импресарио покровительственно усмехнулся:

— Не беспокойтесь, доктор, на наш век хватит... Смею вас уверить, ни нам, ни нашим далеким потомкам не грозит до жить до той поры, когда бы французы усомнились хоть на миг

в самых бредовых небылицах, порочащих Германию. Минут тысячелетия, а французы останутся французами... Так что выше хобот, профессор, успех обеспечен...

Господи, никак, светопреставление?! Слава Богу, нет — это младший кельнер ознаменовал начало своей ночной смены бравурной прелюдией — со всего размаху грохнул на пол поднос со стаканами.