Том 2. Летучие мыши. Вальпургиева ночь. Белый доминиканец

даться живыми в жадные человеческие лапы. Словно стремясь обрести точку опоры, тощие старческие пальцы судорожно ощупывали крышку стола, казалось, несчастного сотрясали неслышные, приглушенные рыдания. Складки, сбегающие от крыльев носа к уголкам рта, вытянулись, затвердели и болезненно искривили губы. У старика, видимо, перехватило горло, и, чтобы побороть спазм, он через силу сглотнул, натужно закашлялся...

— Теперь я понял все, — язык плохо повиновался ему и первые слова давались с трудом, — вы — страховой агент. Всю своюжизнь я с ужасом думал о том, что рано или поздно судьба меня все же сведет с кем-нибудь из ваших.

Импресарио тщетно пытался вставить хотя бы слово; отчаявшись, он принялся энергично жестикулировать, отмахиваясь от необоснованных обвинений, потом, обреченно закатив глаза, покорился неизбежному.

— Теперь-то я знаю: вы хотите исподволь внушить мне необходимость застраховать жизнь. Как же, ведь, имея страховочный полис в кармане, я мог бы, наверное, избавить мое дитя от голодной смерти! Нужно только аккуратно, без лишнего шума,лишить себя жизни — и дело с концом... Не надо, ничего не говорите! Неужели вы полагаете, я не знаю, что от людей вашего сорта просто невозможно что-либо утаить?! Вы изучили нашу жизнь вдоль и поперек, вы прогрызли невидимые ходы от дома к дому, вы так и зыркаете своими крысиными глазками, чем бы вам еще поживиться... Вами все взято на карандаш: рождение ребенка, сумма денежных сбережений, планы на будущее — собирается ли ваш клиент жениться или же готовится в опасное путешествие... У таких, как вы, на нас всех заведены особые гроссбухи, и вы спекулируете между собой нашими адресами. Вот и сейчас... Заглядываете ко мне в сердце и читаете там мои самые сокровенные мысли, те, что гложут меня уже в течение десяти лет. Вы что же, облагодетельствовать меня хотите, открыв мне мои же собственные желанияили, по-вашему, я — законченный эгоист и презренный трус? Да неужели же ради моей дочурки я бы уже давным-давно не пустил себе пулю в лоб, — сам, добровольно и без всяких колебаний! — если бы была хоть какая-то надежда получить страховку?! Как будто я вас не знаю, это сейчас вы такие добренькие, часами готовы разжевывать что и как нужно делать, чтобы никто не заподозрил самоубийства, а потом, когда все будет... кончено, вы первыми окажетесь тут как тут и наперегонки помчитесь доносить в надежде на щедрые «комиссионные»,

мол, речь в данном случае идет о суициде и, следовательно, сумма страховки выплачена быть не может!.. Так что обойдусь без ваших лживых советов, ведь вы обманываете все и вся, врете направо и налево, даже собственное начальство норовите обвести вокруг пальца!.. О, моя бедная дочурка! Как будто я не вижу — да это любой заметит! — как ее руки с каждым днем становятся все бледнее и прозрачней, или, вы думаете, я не знаю, что означают сухие лихорадочные губы и кашель?! О Боже, слышать каждую ночь ее надрывный кашель, не имея возможности хоть как-нибудь помочь, от этого можно сойти с ума! Тут, наверное, даже такой подонок, как вы, ради денег на лекарство и продукты уже давно бы... но я слишком хорошо знаю, как все обернется потом: деньги выплачены быть не могут... Никогда!.. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит... И... и тогда... нет, нет, я и помыслить себе этого не могу!..

Импресарио попытался еще раз вставить слово и убедить упрямого старика, что никогда не был страховым агентом, но так и не решился, заметив, как угрожающе сжались кулаки ученого.

   — И все же я должен попробовать еще один вариант, — закончил еле слышно доктор Пауперзум какую-то звучащую лишь в его мозгу фразу, рождение которой сопровождалось какими-то загадочными жестами, — тот... тот самый... с амбрасскими великанами...

   — Амбрасские великаны! Черт возьми, да ведь это именно то, что я и хотел от вас узнать! — На сей раз импресарио был неудержим. — Неужто и в самом деле великаны? Растолкуйте-ка мне поподробней! Однажды мне попалась на глаза ваша статья на эту тему. Но почему вы не пьете, господин доктор? Юлиус, бокал, живо!

Доктор Пауперзум мгновенно преобразился: теперь это снова был «светоч науки» с головы до пят.

— Амбрасские великаны, — начал он сухим профессорским голосом, — это, очевидно, какая-то неизвестная науке разновидность гигантизма. Людей, страдающих этой болезнью, отличает характерная деформация конечностей, в первую очередь руки ног, размеры которых невероятно, патологически огромны. Нигде больше, кроме как в тирольском местечке Амбрас, подобные феномены никогда не наблюдались, что дало повод дляпредположения о новом, ранее не встречавшемся в медицине вирусе, следы которого следует искать именно там, в Тироле, ибо среда обитания его, по всей видимости, чрезвычайно мала