Том 2. Романы и повести

— Значит, коммунист, — рявкнул он. Он, полковник, не позволит здесь стрелять, когда музицируют. Он категорически запрещает какие бы то ни было демонстрации против западной цивилизации. Швейцарская армия уж наведет порядок!

Поскольку национальный советник явно заблуждался, Берлах решил действовать по-другому.

— Чанц, то, что сейчас говорит национальный советник, в протокол не включать, — деловито приказал он.

Национальный советник мгновенно отрезвел.

— Что еще за протокол?

Как комиссар бернской уголовной полиции, пояснил Берлах, он должен провести расследование по делу об убийстве лейтенанта полиции Шмида. И в его обязанность входит заносить в протокол ответы разных лиц на заданные им вопросы, но так как господин — он запнулся, не зная, какой титул сейчас избрать, — господин полковник неверно оценивает ситуацию, то он готов не включать в протокол ответ господина национального советника.

Полковник был озадачен.

— Так вы из полиции, — произнес он наконец, — это, конечно, меняет дело.

Он просит извинить его, продолжал полковник, он обедал сегодня в турецком посольстве, после обеда его избрали председателем союза полковников, потом был вынужден выпить «почетный кубок» в клубе гельветов, кроме того, перед обедом еще состоялось специальное заседание партийной фракции, к которой он принадлежит, а теперь этот прием у Гастмана, на котором выступает пианист как-никак с мировым именем. Он смертельно устал.

— Можно ли все-таки поговорить с господином Гастманом? — еще раз осведомился Берлах.

— А что вам, собственно, нужно от Гастмана? — поинтересовался Швенди. — Какое он имеет отношение к убитому лейтенанту полиции?

— В прошлую среду Шмид был его гостем, и на обратном пути его убили около Тванна.

— Вот мы и сели в лужу, — сказал национальный советник. — Гастман приглашает кого попало, оттого и случаются такие неприятности.

Он замолчал и задумался.

— Я адвокат Гастмана, — сказал он наконец. — А почему вы приехали именно сегодня ночью? Вы могли хотя бы позвонить.

Берлах ответил, что они только сейчас выяснили причастность Гастмана к этому делу.

Но полковник не сдавался:

— А при чем тут собака?

— Она напала на меня, и Чанцу пришлось стрелять.

— Тогда все в порядке, — сказал Швенди почти дружелюбно. — Но поговорить с Гастманом сейчас никак нельзя. Даже полиции иной раз приходится считаться с общепринятыми правилами. Завтра я приеду к вам, а сегодня постараюсь переговорить с Гастманом. Нет ли у вас фотографии Шмида?

Берлах вынул из бумажника фотографию и протянул ее адвокату.

— Благодарю, — сказал национальный советник. Кивнув на прощание, он направился к дому.

И снова Берлах и Чанц остались одни перед ржавыми прутьями садовой ограды, сквозь которые они впервые увидели этот дом.

— С таким национальным советником не совладаешь, — сказал Берлах, — раз он к тому же еще и полковник и адвокат, значит, в нем живут сразу три черта. Вот мы и сидим с нашим распрекрасным убийством и ничего не можем предпринять.

Чанц задумался. Наконец он произнес:

— Девять часов, комиссар. Я считаю, нам стоит поехать к полицейскому в Ламбуэн и поговорить с ним об этом Гастмане.

— Хорошо, — ответил Берлах. — Можете этим заняться. Попробуйте выяснить, почему в Ламбуэне ничего не знают о визите Шмида к Гастману. Я же спущусь в маленький ресторан возле ущелья. Мне надо чем-нибудь ублажить свой желудок. Буду ожидать вас там.

Они зашагали по тропинке к машине. Чанц уехал и через несколько минут был уже в Ламбуэне.

Полицейского он застал в харчевне. Тот сидел за одним столиком с Кленином, пришедшим сюда из Тванна; расположившись в стороне от крестьян, они о чем-то совещались. Полицейский из Ламбуэна был маленьким, толстым и рыжим. Звали его Жан Пьер Шарнель.

Чанц подсел к ним и вскоре развеял недоверие, которым те встретили своего коллегу из Берна. Шарнель был недоволен, что вместо французского ему приходилось говорить на немецком, с которым он был не в ладах. Они пили белое вино. Чанц закусывал хлебом с сыром; умолчав о поездке в дом Гастмана, он расспрашивал, не напали ли они на след.

— Non, — ответил Шарнель, — никакого следа assassin[6]. On a rien trouvé, ничего не нашли.

Он сказал, что в этой местности речь может идти только об одном человеке, а именно о некоем Гастмане, живущем в доме Ролье, который он купил. К нему всегда съезжается много гостей, в среду у него опять было большое празднество. Но Шмида там не было, Гастман ничего не знает, он даже имени его не слышал, Шмид n’était pas chez[7] Гастмана, impossible[8]. Совершенно исключено.

Чанц выслушал эту тарабарщину и сказал, что следует расспросить и других, тех, кто в тот день был в гостях у Гастмана.

Это он уже сделал, заметил Кленин; в Шернельце, за Лигерцем, живет писатель, который хорошо знаком с Гастманом и часто бывает у него, в среду он тоже был там. И он тоже ничего не знает о Шмиде, тоже никогда не слышал его имени и вообще не думает, чтобы гостем Гастмана мог быть полицейский.