Три года спустя П. С. Коган писал: «Колыбель его охраняли Христос и святые, и до сих пор он продолжает их видеть среди родных лесов. <...> Ласковый угодник Микола, как и встарь, в лаптях и с котомкой на плечах ходит мимо сел и деревень. <...> В этом эпическом мире, откуда вышел Есенин, неведомы гордые пути организованной человеческой борьбы за свое счастье. <...> Господь с престола посылает Миколу, своего верного раба, обойти русский край, защитить там “в черных бедах скорбью вытерзанный люд”. <...> Вот эту смиренную Русь любит Есенин» (Кр. новь, 1922, № 3, май-июнь, с. 254–255; вырезка — Тетр. ГЛМ).
В книге А. П. Машкина поэма «Микола» была привлечена для иллюстрации следующего положения: в ранней лирике Есенина с деревенским бытом «органически срослась легенда про угодников божьих и других членов божественной иерархии до кроткого Спаса включительно. Здесь и путешествие господа-бога в одеянии нищего, <...>; здесь в лапотках и “милостник” Микола, с котомкой за плечами и с посохом в руке, бродит по земле для защиты скорбью “вытерзанного” люда <...>. Святители как бы входят в житейский обиход деревни поэта, сроднились, слились с ней...» (Машкин А. П. «Литература и язык в современной школе», Харьков, 1923, с. 50).
Чуть позже напостовец Г. Лелевич в категорической форме сопричислил Есенина к кулакам: «Довольством зажиточного крепкого крестьянства дышали первые книги Есенина, и, как подобает домовитому кулачку, Есенин насквозь пропитал эти книжки религиозностью. Телка у него уживается рядом с богородицей, кутья — с угодником Николой, аромат лугов — с душным запахом ладана. И на мир он глядит не только сквозь двери клети, но и сквозь церковные окна» (журн. «Октябрь», М., 1924, № 3, сентябрь-октябрь, с. 180–181; вырезка — Тетр. ГЛМ).
Русь
«Новый журнал для всех», Пг., 1915, № 5, май, с. 4 (строки 17–28); журн. «Северные записки», Пг., 1915, № 7/8, июль-август, с. 77–79; Р18
; Рж. к.; Р21; И22; Грж.; ОРиР; Б. сит.; И25.Беловой автограф (РНБ, ф. А. М. Ремизова) предварен авторской надписью: «Переписывал для Серафимы Павловны Ремизовой. С. Есенин. 18/IV 15 г.». Второй беловой автограф (ст. 17–28) был записан в альбом А. А. Измайлова 6 октября 1915 г. (РГАЛИ). Третий беловой автограф (РГАЛИ) датирован: «31 мая 1916 г.»; после даты — помета рукой автора: «У Конотопа». Этот авторский список, возможно, предназначался для печати, поскольку на обороте первого листа (после слова «объяснить») Есенин карандашом написал следующее:
«1. В погорающем инее.
1. Облетающем, исчезающем инее.
2. Застреха.
2. Полукрыша, намет соломы у карниза.
3. Шаль пурги.
3. Снежный смерч (вьюга) (зга) (мзга).
4. Бласт.
4. Видение.»
Печатается и датируется по наб. экз. (вырезка из Грж.). Строки, в переработанном виде ставшие второй строфой третьей главки поэмы «Русь», первоначально открывали стихотворение «Богатырский посвист», опубликованное в ноябре 1914 г. (см. воспоминания Д. Н. Семёновского: Восп., 1, 153).
С. Д. Фомин, член Суриковского кружка, вспоминал: «...в начале 1915 г., еще перед отъездом в Петербург, Есенин является к товарищам, где был и я, с большим новым стихотворением под названием “Русь”. В тесной накуренной комнате все притихли. Зазвенел голос белокурого Сережи. <...> Читал Сережа с душой и с детски чистым и непосредственным проникновением в те события, какие надвигались на любимую им, мужичью, в берестяных лапотках, Русь. <...> Есенин стихотворением “Русь” <...> гигантски шагнул вперед. Этим стихотворением он и приобретает себе известность и имя» (сб. «Памяти Есенина», М., 1926, с. 130–131).
Действительно, после выхода поэмы в свет Л. И. Каннегисер извещал автора (письмо от 25 августа 1915 г.): «За лето читал твои стихи в “Огоньке”, в “Русской Мысли”, в “Северных записках”. Всем они очень нравятся, а особенно “Русь”» (Письма, 206). Вскоре после прочтения поэмы Н. А. Клюев назвал ее (в письме Есенину от 6 сентября 1915 г.) «Белой прекрасной Русью» (Письма, 209).