Том 2: Театр

Иокаста. Помертвевшая от ужаса, она пронзила ступни младенца, связала их между собой, отнесла его тайком на гору и оставила волчицам и медведям. (Закрывает лицо руками.)

Эдип. А что муж?

Иокаста. Все подумали, что ребенок умер естественной смертью и мать его похоронила своими руками.

Эдип. И… эта женщина… существует?

Иокаста. Она умерла.

Эдип. Тем лучше для нее, поскольку первым же примером царской воли я сделал бы приказ ее подвергнуть самым страшным пыткам а затем казнить.

Иокаста. Оракул был жесток и ясен. Любая женщина бессильна и глупа перед его лицом.

Эдип. Убить! (Вспоминает Лайя). Убить не позорно, если тобой движет инстинкт зашиты или глупая случайность играет с тобой злую шутку. Но убить хладнокровно и подло плоть от плоти своей, прервать цепочку… сжульничать в игре!

Иокаста. Эдип! Поговорим о чем-нибудь другом… а то мне слишком больно наблюдать твое рассерженное личико.

Эдип. Поговорим о чем-нибудь другом. Боюсь, я мог бы немного разлюбить тебя, если бы ты стала защищать эту… несчастную псицу.

Иокаста. Ты мужчина, любимый, свободный мужчина и вождь. Поставь себя на место девочки, доверчивой к любому знаменью: она беременна, ее тошнит, она сидит взаперти и боится жрецов…

Эдип. Кастелянша! Только в этом ее оправдание. Ты бы так не поступила?

Иокаста (Неопределенный жест). Нет, конечно.

Эдип. И не надо думать, будто битва с предсказаниями требует решимости Геракла. Я мог бы хвастаться и выставлять себя невиданным героем, но я бы лгал. Так знай: чтобы не дать предсказаниям сбыться, я отвернулся от семьи, от собственных привычек, от своей страны. И вот, чем дальше я был от своего города, чем ближе я подходил к твоему, тем сильнее мне казалось, что я возвращаюсь домой.

Иокаста. Эдип! Эдип! Вот губки шевелятся, язык болтает. брови хмурятся, глаза мечут молнии… Что, брови не могут не хмуриться, глаза закрыться, а губы послужить для ласки, что нежнее слов?

Эдип. Я повторяю: я медведь, я неуклюжий, грязный зверь!

Иокаста. Ты ребенок.

Эдип. Я не ребенок!

Иокаста. Опять за свое! Ну, ну, будь умницей.

Эдип.

Ты права, я становлюсь невыносим. Успокой эти губы своими губами, а воспаленные глаза нежным прикосновением пальцев.

Иокаста. Позволь, я закрою калитку, я не люблю, когда она открыта по ночам.

Эдип. Я сам закрою.

Иокаста. Приляг… Я заодно взгляну в зеркало. Вы же не хотите целовать мегеру. После всех волнений, только боги знают, как я выгляжу. Не смущай меня. Не смотри. Отвернитесь, Эдип.

Эдип. Я отвернулся. (Ложится поперек кровати, опираясь головой о бортик колыбели.) Вот, закрыл глаза, меня больше нет.

Иокаста направляется к окну.

Иокаста (Эдипу). Маленький солдат все спит полураздетый. А ведь не жарко… бедняжка. (Идет к большому зеркалу на ножках, внезапно останавливается, прислушивается к шуму на площади. Какой-то пьяница говорит очень громко, с долгими паузами между суждениями.)

Голос пьяницы. Политика! По-ли-ти-ка! Если не противно. Расскажите мне о политике. О! Надо же, мертвец! Пардон, извиняюсь: это спящий солдат! Смирно! Равнение на спящую армию!

Пауза. Иокаста привстает на цыпочки. Старается увидеть, что там, снаружи.

Голос пьяницы. Политика… (Долгая пауза.) Стыд-то какой… какой стыд…

Иокаста. Эдип, дорогой.

Эдип (во сне). А?

Иокаста. Эдип Эдип! Там пьяница, а часовой его не слышит. Я ненавижу пьяниц. Пусть его прогонят, пусть разбудят солдата. Эдип, Эдип! Умоляю тебя! (Трясет его.)

Эдип.

Я опорожняю, разматываю, высчитываю, измышляю, сплетаю, связываю, треплю и перекрещиваю…

Иокаста. О чем это он? Как спит! Я могу умереть, а он не заметит.

Пьяница. Политика! (Поет. С первых же строчек Иокаста отпускает Эдипа, бережно кладет его голову на бортик колыбели и выходит на середину комнаты. Слушает.)

На что надеешься, подруга,На что надеешься, подруга —На слишком юного,На слишком юного супруга! Га!

(И так далее.)

Иокаста. О! Чудовища!

Пьяница.

На что надеешься, подруга,С этой свадьбой?