Том 2. Тем, кто на том берегу реки

Герцен – а именно книга «Тайные корреспонденты “Полярной звезды”» сделала имя Эйдельмана известным – не стал его героем. При безусловной идейной близости. В планах Эйдельмана, зафиксированных в дневнике, нет книги о Герцене как таковом (хотя есть свидетельства, что он думал о подобной книге). Эйдельмана увлекал опыт Герцена-публикатора, вскрывавшего тайны самодержавия, при том, что он прекрасно понимал все величие личности издателя «Колокола» и автора «Былого и дум».

Осмелюсь сказать, что и Пушкин не был героем Эйдельмана. Характер их отношений был иной. И об этом у нас еще пойдет речь.

Декабристы привлекали Эйдельмана именно своей противоречивостью. Безжалостный XVIII век сочетался в них с гуманистическими идеалами XIX века. Для Герцена как «действователя» не было роковой проблемы «цель и средства». В декабризме, для конкретных декабристов она стояла чрезвычайно остро. Собственно, эта проблема задана в предлагаемой читателю книге[84] с самого начала – в очерке «Из предыстории декабризма». Встреча и беседа Палена, организовавшего переворот 11 марта 1801 года, убийцы императора Павла, и молодого Пестеля, еще только начинающего свой путь заговорщика, – встреча двух веков. И встреча принципиальная в отношении нравственных установок:

«…Все дело в том, что Пестель, учась, соглашаясь, отвергая, размышляя над чужим опытом, никогда бы не смог стать Паленом. У того, старого генерала, дело вышло, может быть, именно благодаря недостатку принципов; у этого, молодого полковника, не выйдет, и, может быть, обилие благородных идей отчасти мешает…»

Говорить об «обилии благородных идей» у Пестеля, на первый взгляд, рискованно – Пестель, как известно, планировал убийство всей августейшей фамилии – с женщинами и детьми! – идеологически предвосхитив Ленина и Свердлова. Он предлагал для умиротворения Кавказа уничтожить или изгнать все непокорное горское население, предвосхитив Сталина и Берию. Но ключевое слово произнесено – «благородные идеи».

Эйдельман был убежден, и не без оснований, что свирепые замыслы Пестеля, касающиеся царской семьи, равно как и авантюрные предложения Лунина, как и иезуитские проекты Рылеева относительно убийства Николая, – все это не более чем замыслы. Реальность декабрьских дней 1825 года это подтверждает. У северян, среди которых было достаточно решительных людей (Каховский на площади – в боевой обстановке – убил двоих и ранил третьего), явилось немало возможностей убить императора, что в высокой степени обеспечивало их победу. Но ни у кого из потенциальных цареубийц не поднялась на него рука. Можно сказать, что они принесли свой успех в жертву собственному благородству, «обилию благородных идей». Невозможно представить себе даже неистового Бестужева-Рюмина убивающим мальчика – наследника Александра Николаевича или девочек – великих княжен… Сергей Муравьев-Апостол, любимец Эйдельмана наравне с Луниным, жаждущий действия, не побоявшийся взбунтовать свой полк – в отличие от Пестеля, отказавшегося после своего ареста дать сигнал к восстанию, – решительно возражает против цареубийства, не говоря уже об уничтожении царской семьи.

Роковой конфликт цели и средств решался в конце концов в пользу цели.

Гуманисту Эйдельману, но при этом мыслителю-историософу, который трезво оценивает «силу вещей» (любимое выражение Пушкина-историософа), определяющую человеческое поведение, важно было понять реальное соотношение в практической политике необходимого и неизбежного насилия и «правового сопротивления». Ему важно было понять: до какой черты может идти «действователь», оставаясь «человеком благородным». Это – важнейшее для него – исследование Эйдельман мог осуществить эффективнее всего в диалоге с декабристами.

В том же очерке «Из предыстории декабризма» он сочувственно цитирует Никиту Муравьева, писавшего в Сибири:

«Заговор под руководством Александра лишает Павла престола и жизни без пользы для России».

Если с пользой для отечества – то убийство императора допустимо…

Цель и средства в реальной политике – неразрешимое противоречие. Но благородство цели если не снимает это противоречие, то переводит его в другой план.

И в этом отношении принципиально важен и в структуре данной книги, и вообще в работе Эйдельмана малоизвестный его очерк «Эфирная поступь» о декабристе отнюдь не первого ряда – об Александре Одоевском, находящемся, казалось бы, в стороне от главных занятий историка.