Том 2. Время Наполеона. Часть вторая. 1800-1815

Некоторыми сторонами — пламенностью души, нравственною высотою — Жан-Поль Рихтер напоминает Шиллера; острым своим чутьем действительности, сложностью своей мысли, пышным богатством своей фантазии он скорее заставляет вспоминать о Гёте. Автор таких вещей, как Геспер (Hesperus), Жизнь Квинта Фикелейна (Fixlein), Озорные годы (Hegel jahre), Жан-Поль Рихтер вызывал у своих современников неистовый энтузиазм. Когда он прибыл в Берлин, прекрасные еврейки, задававшие тон, — Генриетта Герц, Рахиль Левин, Полина Визель, которая окружена была известным ореолом благодаря любви к ней принца Людвига-Фердинанда, — соперничали в воодушевлении, преклоняясь перед ним; своим бурным восторгом королева Луиза и ее сестра навлекли на себя суровое порицание со стороны короля. Юморист принимал эту дань признательности; правда, он был несколько озадачен и удивлен и, хотя отнюдь не отличался пуританством, слегка был шокирован легкостью нравов, свободой языка, смелостью теорий. Рихтер был знаком с романтическими теориями и усвоил некоторые цз них: презрительное отношение к композиции, исключительное господство фантазии. Теперь он видел все эти парадоксы в их применении на деле и вместе с г-жой де Сталь, посещавшей те же салоны, констатировал, «что только политические и религиозные установления могут воспитать дух общества, что никакая отвлеченная доктрина не может быть настолько действенна, чтобы придать народу энергию».

Романтики еще в более сильной степени, чем Гёте, которого они тщетно пытаются уловить в сети литературной догмы, являются истинными наследниками учения Гердера и представителями той теории эволюции и «органичности», на которую ссылаются наиболее знаменитые мыслители века. К несчастью, запутавшись в построениях своей эстетики и сделавшись жертвой обстоятельств, они довели свои идеи до абсурда. А кроме того, не довольствуясь протестом во имя чувства против сухости людей, воспитанных на Энциклопедии, они изгоняют разум и не допускают иного закона, кроме личных склонностей. Романтики проповедуют возвращение к природе, к наивной первобытной простоте, но ради этого они требуют от мира, чтобы тот отказался от своей привычки к размышлению и критике и чтобы, забыв долгие века свободных исканий, он, полный раскаяния, преклонился перед главой церкви!

Гердер показал всю скудость и узость аналитической критики французских философов и снова обратил внимание на неразрывные узы, связывающие человека с предыдущими поколениями и с окружающей природой. Но это учение, по мысли его творца приводящее к безропотной преданности великой задаче, цель и завершение которой скрыты от нас, — эта теория превращается у романтиков в мечтательный эгоизм. Порывы Шеллинга, тождество я я не я, мироздание как эволюция вечной идеи, отражающейся в уме человека, — все это восхищало романтиков, и они приходили к заключению, что поэт, истинный творец мира, стоит выше всяких законов. После Фридриха Шлегеля все гении повторяли, что «понять какое-либо явление значит оправдать его и что благородные натуры платят не тем, что они делают, а тем, что они собой представляют». Романтики сделались жертвами заблуждений, вызванных этой литературной концепцией: большинство их умирает молодыми, истощенными, вынося из этого безумного стремления к идеалу лишь горькое разочарование и безысходное отчаяние. Они утратили всякую связь с действительностью, и их произведения уносят нас в странный мир, сначала нас озадачивающий, а потом наводящий скуку. Чем расплывчатее действующие лица, чем туманнее образы и идеи, тем ближе считают себя эти авторы к идеалу искусства, как они его понимают. Их мысль истощается в теориях и силится подняться выше самой себя посредством иронии поэта, который сам судит свое произведение и осуждает его.