…Судно шло обратной путиной. Было 3 ноября, – через четыре дня наступала годовщина Русской революции. На судне были будни. На спардеке заседал судком – судовой комитет. Годовщину революции приходилось праздновать в море. Общее собрание вырешало, как провести праздники. Александрову поручили проредактировать стенгазету. Затем все принялись за уборку судна. Подвахта кочегаров примостила к трубам доски на манер того, как примащивают их каменщики и маляры на постройке новых домов в России, – залезла на эти доски, повисла на них и размаляривала заново трубы, пела про камаринского мужика.
Капитан лежал в шезлонге, с блокнотом на коленях: писал воспоминания об Октябрьском перевороте в Одессе.
Рассказ о том, как создаются рассказы*
В Токио случайною встречей я встретил писателя Тагаки-сана. В одном из литературных японских домов меня познакомили с ним, чтобы больше мы никогда не встретились, – и там мы обменялись немногими словами, которые я забыл, запомнив лишь, что жена у него была – русская. Он был очень с и б у й (сибуй – японский шик – оскоменная простота), – оскоменно просто было его кимоно, его гэта (те деревянные скамеечки, которые носят японцы вместо башмаков), в руках он держал соломенную шляпу, руки у него были прекрасны. Он говорил по-русски. Он был смугл, худощав и красив, – так, как могут быть красивы японцы на глаз европейца. Мне сказали, что славу ему дал роман, где он описывает европейскую женщину.
Он выветрился бы из моей головы, как многие случайно встреченные, если бы – –
В японском городе К., в консульском архиве я наткнулся на бумаги Софии Васильевны Гнедых-Тагаки, ходатайствовавшей о репатриации. Мой соотечественник, секретарь генерального консульства товарищ Джурба, повез меня на Майю-сан, в горы над городом К., в храм лисицы. Туда надо было сначала ехать автомобилем, затем элевейтором, – и дальше надо было идти пешком тропинками и лесенками по скалам, на вершину горы, в чащи кедрового леса, в тишину, где тоскливейше гудел буддийский колокол. Лиса – бог хитрости и предательства, – если дух лисы вселится в человека, род этого человека – проклят. Во мраке кедров, на площадке скалы, три стороны которой падали вниз обрывами, стоял монастырообразный храм, в алтарях которого покоились лисы. Там было очень тихо, и оттуда широчайший открывался горизонт на цепи горных хребтов и на Великий океан, в бесконечности горизонта уходящий в ничто. – Все же неподалеку от храма, еще выше в горах, откуда видна и другая сторона горной цепи, мы нашли трактирчик с холодным элем. Под эль, под шум кедров и над океаном – очень не плохо могут собеседовать два соотечественника. И тогда мне товарищ Джурба рассказал ту историю, ради которой я вспомнил писателя Тагаки и ради которой я пишу этот рассказ.
Тогда там, на Майю-сан, я думал о том, –
Да: как создаются рассказы? –
Вечером в тот день я вырвал бумагу, где София Васильевна Гнедых-Тагаки изложила свою биографию со дня своего рождения, неправильно поняв правило о том, как репатриирующиеся должны дать автобиографическую справку. Биография этой женщины – для меня – начинается с того момента, когда корабль пришел в порт Цуруга, – биография необычная и короткая, выключившая ее из тысяч биографий провинциальных русских женщин, живописать которые следует по статистическому – номографическому – способу, выборочной описью, ибо схожи они, как два лукошка – лукошка первой любви, обид, радостей, мужа и ребенка для пользы отечества и очень немного прочего…
В рассказе есть
Во Владивостоке я был однажды, в последних числах августа, – и навсегда я запомню Владивосток городом в золотых днях, в просторном воздухе, в крепком ветре с моря, в синем море, в синем небе, в синих далях, – в черствой той пустынности, которая напомнила мне Норвегию, ибо и там и тут земли обрываются в океан лысыми глыбами камней, одиночествующих одинокими соснами. Существенно говоря, это только прием – описаниями природы дополнять характеры героев. О н а, София Васильевна Гнедых, Соня Гнедых, родилась и выросла во Владивостоке.
Я пытаюсь представить – –