Том 3. Корни японского солнца

Ничего не знаем мы в России о Китае! – и странно смотреть, в эти дни, когда мы живем, как миры национальных культур выплескиваются за свои заборы, как по земному шару идет, уравнивая, геометрическая форма – и формула – шара. – Вчера с двух дня до полночи я был у китайцев, на кинофабрике, причем на этой же кинофабрике поместилась и редакция толстого одного китайского журнала, лево-фронтового, «Южная Страна». Это было в китайском городе, в китайском доме, в саду и в комнатах. Из всех стран, мною виденных, Китай больше всего похож – на Россию, на заволжскую, моей русской бабушки Россию, – даже кушаниями, несмотря на то, что здесь едят и лягушек (англичане, из «человеколюбия», судят китайцев в своем суде, если улавливают китайцев за ловлей лягушек на их, английской, «территории»), – и щенят, и ласточкины гнезда, и водоросли, и тухлые яйца. Не случайно и Китай, и Россия были под монгольским игом. У меня для Китая два аршина – Россия и Япония (в скобках: изо всех иностранных культур японская культура оказывает самое большое влияние на китайскую – современную, – лучше всего знают в Китае литературу – японскую, – китайская интеллигенция ездит учиться – в японские университеты, – самый распространенный иностранный язык – японский, – самые распространенные иностранные журналы – японские… скобки закрыты). После Японии, я все время натыкаюсь на Россию. Там, на кинофабрике, был организованне знаю, как назвать, – пикник, что ли, – потому что люди располагались и в доме, и в саду, приходили, приезжали на рикшах и на автомобилях, знакомились, здоровались, пили, ели, уезжали. Европеец там был только один – я. Киносъемили меня во всяческих видах. Говорили мы: на русском (ни одного человека, кроме моего переводчика, китайского писателя Дзяна, да меня самого, не было говорящих по-русски), – по-английски (очень многие, почти все), – по-японски (почти все), – по-немецки (человек десять), – по-французски (человек десять). Были: профессора, художники, писатели, актеры, музыканты. Народу было – ну, человек шестьдесят, не меньше: во всяком случае, ужинали в трех комнатах (по-китайски, палочками). В Японии – женщина до сих пор раба и ползает на четвереньках, даже жена профессора-западоведа: – здесь – очень похожа на дореволюционную Россию, – даже в углу сидел табунок курсисток, сначала глазевший на «знаменитостей» и благоговейно собиравший визитные карточки, – а потом, после ужина в отдельном уголке, утащивший бутылку с вином, распивший ее потихоньку и распевавший свои песни муравьиными голосами, – ну, точь-в-точь, как моя сестра с подружками на первом курсе. Сначала все лица китайцев мне казались на одно лицо, – теперь я в них разбираюсь так же, как и в европейских, – и очень хорошо понимаю в китайской женской красоте: так вот, наблюдал, как одна курсистка «сознавала» свою красоту, милая девушка и – поистине красавица!.. Жены писателей, актрисы, поэтессы (их было две) держатся – ни дать, ни взять – как наши актрисы и жены, – как, например, у меня на именинах, если бы именины были устроены на травке в саду. Да так, в сущности, и было, – только все были в своих национальных костюмах: – подавляющее большинство женщин в штанах, а мужчин в юбках. – Снимались. – Гуляли по саду. – Снимались. Откуда-то появилось винишко. Я на помеси англо-французско-немецкого говорил о культурах Востока и Запада, о Кантоне (который здесь собравшимися считался единственной здоровой китайской государственностью), – о маршалах, – о братстве русско-китайских культур, – о том обществе, которое я затеваю здесь, – о Китае-русском обществе культурной связи, – о «Китрусе», как называю я это общество про себя. Актеры пели, музицировали, декламировали, – если так можно выразиться о китайских способах петь и музицировать. Другие – спорили. Третьи – главным образом киноактрисы, – фокстротили и чарльстротили. Выпивали. Потом была гроза. Это было вечером, я стоял на терраске – и, ей богу, поплакать хотелось от красоты рваного в молниях неба и в реве громов… Ну, так вот, выпивали все, и мужчины, и женщины, – одного писателя вытащили на шэз-лонге под ливень, чтобы прочухался, – а ко мне на терраску пришла актриса (в Америке училась кинема-действу), – уравновесилась около меня, взяла мою руку, – сказала: – «май бонэ!» – и: стала целовать мою руку, укусила до синяка. Я сквозь землю согласен был провалиться, – глазами соседей сзывая, – моего переводчика спрашивая: – «что мне делать, Дзян!?» – Дзян посовещался, сказал, что муж ее полагает, что ничего, пусть целует, – потом отнесем ее под дождь. Тут она меня в щеку хотела поцеловать, – я убежал, – она рассердилась, сердито говорит, по-китайски, – я ничего не понимаю, я к переводчику, – Дзян сказал, что совсем не сердито, что таким голосом говорят комплименты (вообще, по интонации голоса европейцу ни за что не понять – ни китайца, ни японца: кажется, говорит грубости, оказывается – комплимент, – говорит, сладко улыбаясь, оказывается неприятность!), – Дзян сказал, что актриса намерена приехать ко мне с визитом, – а пока дарит свою фотографию. Действительно, она подарила мне семейный портрет: ее с мужем. – Китайцы вообще – не целуются, это вне их традиций: – актриса сделала это по «европейской вежливости», спутав, должно быть, обстоятельства – кто кому должен целовать руки; поэтому и муж ее не сердитствовал: – «Европа, мол, так Европа, – надо подчиняться этикету!» – Потом мы пили водку, китайцы пьянеют так же, как и русские: обнимались и великим смешением языков говорили бестолковые приятности. До автомобиля меня вели – в последождном мраке и лужах – точно в «кучумалу» играли – человек двадцать, держась друг за друга, чтобы коллективно стоять.