Том 3. Non-fiction

ИК: Знаете, как ни парадоксально, устами министров обороны иногда глаголет истина. Другое дело, что происходит в карикатурной и фарсовой форме зачастую. Я думаю, что, конечно, потребляемая культура, произведения, царящий культурный климат, скорее, отношение к культуре — оно как образование, как многие другие компоненты духовной жизни, общества образует, конечно, определенным образом менталитет нации, отдельных ее социальных страт. Другое дело, что воздействие это является более сложным, комплексным, не прямым и очень непростым, по сравнению с тем, как это показалось Иванову: взял книжку «Убить мента» — убил мента, взял «Преступление и наказание» — убил старушку.

АЧ: Потом пошел раскаиваться.

ИК: Взял «Лолиту». Но удивительно, что в определенном смысле слова Иванова для меня прозвучали позитивно, как для человека, который и сам пишет и знает других авторов. Это значит, что среди даже людей, которые сами показывают достаточно невысокий уровень культуры, как выступление министра, существует, несмотря на весь постмодернизм, вполне модернистское предшествующей эпохи, унаследованное от советской культуры воспитания отношение к искусству и культуре как к реальной формирующей силе сознания. Как к чему-то тому, что при помощи, например, книжки можно взять и воздействовать на общество таким образом, что произойдет какое-то политическое событие, революция, или восстание, или другое событие подобного масштаба. Вот эта вера в силу печатного слова, сохранение определенной литературоцентричности сознания, о которой так много говорили большевики и после большевиков антибольшевики, она до сих пор действует.

АЧ: Простите, я вас перебью. А это не пережиток? Должно ли слово, картина, кинокартина так напрямую воздействовать на человека?

ИК:

У многих возникают сомнения, когда обсуждают картину, почему-то ни у кого не возникает сомнений, когда обсуждают телевидение.

АЧ: Кстати, я сказал бы и телевидение ровно то же самое. Для меня, например, нет никакой прямой связи. Скажите мне на милость, какое произведение искусства вас сформировало как личность? Виктор Лошак.

ВЛ: Никто из нас об одном произведении не скажет. Каждого человека формируют книги, родители, общая культура в семье.

АЧ: Совершенно верно.

ВЛ: Можно говорить об очень многом. Вот меня как журналиста больше волнует не сам факт такого прямого соотнесения книжки и убийства милиционеров (хорошо, прочел бы «Преступление и наказание», пошел бы старушек рубать), сколько понимание людей власти, что они вправе вмешиваться в культурную политику, цензуровать. Этот говорит, что не нравится «Аншлаг», — закрыть. Этот говорит, ему не нравятся книжки, — прекратить печатать книжки этого автора.

АЧ:

Как Греф сказал: «А мне футбол не нравится, что футбол будем закрывать?»

ВЛ: Кстати, он их в шок вогнал в страшный. Потому что как футбол. Как без футбола, без книжек можно, а без футбола никак. И вот найдено властью слабое звено общества, культура и СМИ. СМИ виноваты в терроризме, понятно, потому что после терактов у нас увольняют журналистов, руководителей телеканалов, но никогда не увольняют руководителей спецслужб, которые за это отвечают. В последнее время такая тяга к цензуре, вмешательству в выбор человека. Мы знаем, сейчас обсуждается закон о терроризме, где жесточайшие ограничения на СМИ накладываются, и тот разговор, который шел на правительстве, связанный с телевидением и книгами, и на самом деле это не смешно и не карикатурно. А очень тревожно.

АЧ: Женя Бунимович, скажи мне, пожалуйста, так как мы с Женей давно знакомы, то я на «ты» к Жене. А вот на тебя какое произведение искусства, культуры произвело фундаментобразующее значение?

ЕБ: С фундаментом сложно. Но я могу сказать, что есть, я тоже, наверное, человек в чем-то предыдущей эпохи, потому что я, конечно, литературоцентричен. Кстати, я вспомнил, что Мандельштам говорил, что поэзия — это власть, а раз за стихи убивают, значит, это власть. То есть Россия странное было государство, Советский Союз в этом смысле. Где еще за слово могли убивать. Но если говорить совсем серьезно, можно раз в жизни сказать что-то и всерьез. Если говорить о культуре, то, что произошло совсем недавно, 1 сентября, именно то, что убивали безвинных детей, младенцев, говорит о том, что вся тысячелетняя история мировой культуры никуда не сдвинула человека. Вот я могу говорить об этом совершенно серьезно. Это какой-то момент, может быть, потому что образование — моя жизнь, но я могу сказать, что если это возможно в 21 веке и еще с передачей почти в прямом эфире телевидения, если можно убивать детей, то я считаю, говорить о влиянии культуры просто бессмысленно. Об этом говорили после Освенцима, вся мировая культура.

АЧ: Руанда, вспомним историю.