Том 3. Non-fiction

ИК: Если вообще ели. Иногда было не до этого.

ЮР: Вы оказались готовы к той славе, которая на вас свалилась?

ИК: Вся наша беда была в том, что мы были провинциалами, выросшими в замкнутой среде, и оказались абсолютно не готовы к такому объему манипуляций. Вырвавшись наружу, я полностью переменил свои взгляды. Приехав в Москву, я быстро начал все понимать, разбираться в противостоянии советского и, условно, антисоветского.

ЮР: Но ведь то, что вы писали будучи в Свердловске, вроде бы тоже находилось вне советского контекста?

ИК:

Напротив, это те, кто нас критиковали, были вне советского контекста. А мы были очень советскими. Боролись с буржуазностью, со спекулянтами, с бездуховностью, с ничтожеством… Мы обличали пороки и считали себя нужными нашему государству. Мы и не заметили, когда все рухнуло, потому что одновременно пришли деньги, успех. А рок-н-ролл, левый по своим интенциям, был использован в целях буржуазной революции. Кто поумнее, забеспокоились с самого начала, но мы не успели сказать: «Ребята, вас обманули!»

ЮР: То есть готовили перемены вы, а воспользовались другие?

ИК: Да никаких перемен мы не готовили! Нас слышали 200 человек, и этого было достаточно. Мы думали так всю жизнь и провести младшими научными сотрудниками. Жили в империи и бряцали себе на арфе. На наше поколение свалилась непосильная ноша, но мы еще сумеем отомстить.

ЮР: Отомстить — слово страшное! Есть за кого?

ИК: Очень многие сдались, предали, скуксились. Некоторые вот на кремлевские приемы ходят…

ЮР:

В начале 1990-х вы оказались в Москве. Каким образом?

ИК: Как всегда, в результате личных обстоятельств. Приехал в Москву на Новый 1993 год. Свердловск к тому времени стали уничтожать. Был милейший город, где никто никогда не ездил друг к другу в гости, все ходили пешком. Там, где заправляли уралмашевские боксеры с расплющенными носами, нам делать было нечего, да и они к нам не совались. А тут они вдруг стали хозяевами жизни, и из Новых Афин Свердловск превратился в город бандитов. Начались стрелки-перестрелки, терки-разборки. И делать там стало нечего, все стали уезжать.

ЮР: Чем зарабатывали?

ИК: Десять лет, с 1988 по 1998, мне вообще не нужно было зарабатывать. Кормили песни. И я жил, как хотел. Год в Англии, год в Чехии… Можно было не задумываться, сколько ты тратишь на еду, питье, дорогу и так далее. А потом все поехало. Началось с распада коллектива и закончилось дефолтом. Кстати, распад изнутри был спровоцирован снаружи.

ЮР: Трудно представить, как можно развалить дееспособный коллектив, тем более с такой громкой славой, как у «Наутилуса Помпилиуса»…

ИК:

В частности, через оккультизм. Это делали те же самые люди, которые интриговали с Сергеем Курехиным, по среде пересекались с Александром Дугиным и с Пелевиным. Сатанисты в погонах, которые искали механизмы, с помощью которых можно управлять молодежью. Все это происходило в Питере, куда как раз переехала вся группа, кроме меня.

ЮР: Так вы верите в заговоры?

ИК: Это не заговор. Я могу предъявить доказательства. Был такой Рокамболь, питерский художник-авангардист. У него была секта «Ключи дракона», куда он затягивал самых разных людей, начиная с Каспаряна и Цоя, заканчивая Славой Бутусовым. Я думаю, он и сейчас пользуется спросом…

ЮР: И вы поняли, что период «Наутилуса» закончился, и решили заняться переводами?

ИК: Да нет, я всем занимался параллельно. А вот то, что период «Наутилуса» закончился, понял по-настоящему только сейчас.

ЮР:

Как вышло, что вас позвали возглавить серию в издательство «Иностранка»?

ИК: Ко мне очень хорошо относились некоторые люди, в частности, Леша Михеев (теперь он новый главный редактор журнала «Иностранная литература»). Без них я бы пропал. Вот и позвали.

ЮР: Существовали ли какие-то принципы при отборе произведений — или же вы руководствовались личными симпатиями?

ИК: На сегодня нет, по-моему, ни одного составителя серии, который бы выдерживал какие-то принципы. Ни Акунин в «Лекарстве от скуки», ни Керви в «Контркультуре», ни я в «За иллюминатором». Издатели все время пытаются что-то вставить, пристроить.

ЮР: Теперь вы главный редактор (или ментальный химик) издательства «Ультра. Культура». Это значит «сверхкультура»?

ИК: Нет, по ту сторону культуры. Точный перевод с латыни. Для меня культура — абсолютно отрицательное понятие. Это набор символических действий, возбуждающих чувства, но не призывающих к актам, такой эмоциональный онанизм. В момент, когда из искусства вынимают жало, оно превращается в развлечение, то есть становится культурой. А смысл настоящего искусства в том, что, восприняв его, ты не можешь завтра жить так, как вчера. Тотальная анархия, доведенная до предела, — это и есть подлинное содержание любого настоящего искусства. Полная ответственность личности за свои поступки, ее самодостаточность.

ЮР: Очевидно, это и есть программа вашего издательства?