Том 3. Non-fiction

ИК: Конфликт с Козыреым был лично мой, а не группы «Наутилус». Там ведь еще много людей, помимо меня, в группе. Я не хотел подводить музыкантов. Ну и что, что Козырев был организатором фестиваля? Мы с ним там даже и не встретились. Более того, увидев, что я буду выходить на сцену, объявлять «Наутилус», Козырев уехал с фестиваля. Он же поссорился и с Гройсманом. Гройсман сказал, что я должен обязательно выйти, Козырев сказал: «Только через мой труп».

ВП: То есть на этом фестивале конфликт не исчерпался, а, наоборот, усугубился?

ИК: Да, отношения с Козыревым остаются точно такие же. Мы так и не виделись с того времени, когда случился этот конфликт.

ВП: Как это случилось и как это выглядело?

ИК:

История конфликта, на самом деле, не красит ни одну из сторон. Но я считаю Козырева достаточно мерзким типом, на человеческом уровне. А на уровне идейном, политическом, я просто считаю его одним из тех самых гадов, которые строят нынешнее «прелестное» общество, в котором мы живем. Я не жалею о конфликте, я жалею о форме, в которой он произошел. Потому что пьяная драка — это не самая красивая форма джихада из возможных. (Смеется.)

ВП: Как это все случилось?

ИК: Ну, я просто сказал Козыреву то, что я о нем думаю, потому что я был пьян и потому что он хамил мне. И этот спор перерос в драку. Причем в массовую, там было много участников. Это случилось на фестивале «Старый новый рок», который проходил в 2003 году в Екатеринбурге.

ВП: Как вы отнеслись к идее возрождения «Наутилуса» на единственный концерт?

ИК:

Без энтузиазма, но и без осуждения. Людям иногда хочется собраться вместе, вспомнить старое время, Слава пошел им навстречу.

ВП: Результат-то был просто фантастическим!

ИК:(Морщится.) Да ну! Результат лишний раз доказал мне, что все это прошло давно. Я смотрел на это и думал, что все это уже смешно. Усталые взрослые дядьки надели эти сапоги, френчи.

ВП: На ваш взгляд, рок-музыка сейчас реально может что-то менять в умах слушателей, или она превратилась в консервативную форму, как джаз?

ИК:

Все съедено. Форма должна постоянно меняться. Я помню, когда появилась электронная музыка и говорили «Ой, это ужас, молодежь дергается под это „дум-дум-дум“», — я говорил, что все дураки, и что «Продиджи» — это «Дип Перпл» сегодня. Я сразу изменил ориентацию музыкального вкуса в начале 1990-х. Точно так же я считаю, что сейчас эта движущая функция переходит в чему-то еще, к литературе, к медиа.

ВП: Почему, скажем, наши рокеры, которые в 1980-е очень чутко реагировали на все происходящее вокруг, сейчас, например, не поют о Чечне?

ИК: Проблема в том, что о Чечне не поют, но ведь о ней и не пишут. Я имею в виду не сугубо политический аспект и не сугубо массовую мифологию (какой-нибудь «Бешеный в Чечне»), а вот таких серьезных художественных произведений почти нет. И потом любой, кто даже пытается что-то такое делать, выталкивается нынешней монополизированной системой музыкального рынка. Сейчас это стал один конгломерат. А мифология о том, что музыку нужно играть, чтобы хорошо деньги зарабатывать, еще не разрушена. В России же был уже такой момент — когда до появления Ленинградского рок-клуба, прочих независимых объединений, профессиональные музыканты, группы становились филармоническими и ездили, как какой-нибудь «Аракс» или «Машина времени», с компромиссным материалом на гастроли.

ВП: Их легализовывали таким образом, подчинив в какой-то степени себе…

ИК: Да, сейчас происходит то же самое. Просто процесс еще на ранней стадии. Рано или поздно наберется достаточное количество талантливых людей, которые не заходят находиться в этой системе.

ВП:

Такой процесс уже происходит.

ИК: Происходит. Но пока слабоватенько. Я ведь слежу за тем, что происходит в Сети со всеми независимыми проектами. Тут две причины. Во-первых, изменилась сама ситуация. И люди еще не готовы к тому, что снова нужно жить по подпольным законам.

ВП: Но все же новый андеграунд возможен.

ИК: Да, но его формы, очевидно, будут другими. То, что я считаю самым большим достижением нового андеграунда пока, — это проект «Политтехно» Алексея Вишни. Вот это новое веяние, потому что изменились средства, форма. Конечно, теперь все другое. Сейчас если кто-то выйдет с гитарой, запоет что-нибудь типа «сказочный остров скрылся в тумане», то, независимо от содержания, — пусть это будет тысячу раз про Чечню, — это не будет протестом, потому что сама эта форма архаична. Ведь любое послание, любой «мессидж» искусства не состоит из галимого сюжета и содержания. Если форма «съедена», если она ассоциируется уже с чем-то устаревшим, то она не будет работать на восприятие.

ВП: Новый андеграунд может сейчас сформироваться из каких-то альтернативных сайт-проектов, из независимых студий звукозаписи?

ИК: Может-может! Он может развиться даже из деятельности известных, раскрученных людей. Как вытеснили, допустим, сейчас Ваню Шаповалова в андеграунд. Так что альтернатива идет не только из двора, из подвала. Возможна и обратная ситуация…