Том 3. Письма и дневники

<…> Письмо твое от 2 ноября я получил вчера, а сегодня, по счастью, случился почтовый день, пользуясь которым посылаю тебе твою тетрадь. Да плодится она, да умножится и возвеличится, да минует иудейского обрезания руками Цветаева[805], да обретет иного христианнейшего крестителя и да поспешит просиять в полном блеске и в полной славе! Одоевский говорил здесь, что словесное племя московское никогда не должно оставлять на своих детях увечья, наложенного руками здешних цензоров, что родители всегда должны их посылать на излечение в Петербург, в высшее проявление цензуры, что всякий на то имеет право и что почти всегда изувеченные возвратятся оттуда целы и невредимы.

Не воспользуешься ли ты этим советом?

А пуще всего, когда же ты к нам возвратишься? Когда ты в своем последнем письме говоришь, что ты в конце этого месяца выезжаешь, я никак не ожидал прочесть дальше — в Сызрань!! Без тебя здесь и скучно, и пусто, и недостаточно; и беспрестанно припоминаются стихи одного из наших великих поэтов:

И слишком многого не много

И многого недостает![806]

А кроме того и дела по Межевой канцелярии совсем остановились, и приехать тебе нужно будет скоро.

У нас здесь все, слава Богу, здоровы. А новости вот все, какие припомню; есть недавние известия от Жуковского: ему, слава Богу, лучше, и он собирается ехать в Италию. Неделю тому назад мы все были на свадьбе у Киреева, которого молодая жена[807] так хороша, что ни пером не описать, ни языком не сказать. По литературной части совершено следующее: «Повести» Луганского[808] не только вышли, но уже и запрещены. Вышли сочинения Д. Давыдова[809] и повесть «Андрей Безымянный[810]», которой еще я не читал, но которую многие приписывают Б-у[811]. Газета Пушкина[812] будет, как говорят, выходить каждый день и величиной равняться с Journal des Débats. Полевой обещает продолжать «Библиотеку[813]» и сверх того написал уже новый роман «Суд божий», который уже и продал, как слышно, за 10 000. Строев[814], говорят, готовится приступить к изданию грамот, им собранных. Максимович издает голоса малороссийские, положенные на музыку Алябьевым[815]

. Полевой также объявил уже об издании «Русских песен»[816], у Венелина[817] готов 2-й том «Болгарских песен»…

Но пора кончить до другого раза.

Крепко тебя обнимаю и нетерпеливо жду. Все наши также.

Вечно твой П. Киреевский.

22. Н. М. Языкову

23 ноября 1832 года

<…> Вот тебе, мой любезнейший, троестрочие: и потому оно, а не другое, что обширнейшее, что теперь уже одиннадцатый час, следовательно, почта торопит, а материи, которые тебе сообщить надлежит, испортятся, если их оставить до следующей середы.

Во-первых, поздравляю тебя с именинником.

Во-вторых, довожу до твоего сведения, что Фишер, во бусурманстве Готгельф, на русском православном языке называется Григорий Иванович[818].

В-третьих, объявляю, что в Москве появилось теперь радикальное, несомненное и саморешительнейшее лекарство против всякого рода зубных болей, многими из наших испробованное и на опыте подтвержденное. Оно называется «Парагвайский бальзам» и только ожидает твоего приезда сюда, чтобы навсегда тебя от зубной боли избавить и освободить.

В сумме крепко тебе жму руку и нетерпеливо тебя жду.

Весь и всегда твой П. Киреевский.

Если случится собирать стихи, то обрати внимание на «Стихи о Голубиной книге»[819].

23. Н. М. Языкову

30 ноября 1832 года

Москва

<…> Посылаю тебе, мой вселюбезнейший, шубу медвежью, которую папенька вчера купил за 300 рублей монетами, а между тем пользуюсь благоприятным случаем, чтобы вслед за ней пустить и несколько строчек письменных.

Вслед за твоим письмом с деньгами мы получили еще другое, также из Корсуни от Валуева[820], в котором заключаются, между прочим, следующие слова, треснувшие нас всех как обухом по лбу: вскоре, может быть, я должен буду вас уведомить, что ваш хороший приятель Н. М. Языков хочет сделаться нашим деревенским жителем; не знаю, отчего произошла вдруг такая перемена?!!

Можешь вообразить, какое недоумение оставили в нас эти таинственные выражения, а особенно это таинственное «вскоре». Не знаем, радоваться ли и поздравлять тебя или грустить и печалиться?

С нетерпением ожидаю, чтобы ты нас вывел из этого мучительного лабиринта, в котором и зги не видно.

А между тем должен кончить, потому что иначе опоздаю. В другой раз больше. Покуда прощай, обнимаю тебя крепко-накрепко.

Весь нежно твой П. Киреевский.

24. Н. М. Языкову

10 января 1833 годаМосква