Том 3. Позолоченный век

— Это очень важно, с ним надо поговорить не откладывая. Бакстоун человек светский, но склонен к благотворительности. Если мы заручимся его поддержкой, то и комиссия выскажется в нашу пользу, а это не шутка — иметь возможность в нужную минуту сослаться на одобрение комиссии.

— Да, я еще говорила с сенатором Бэлуном.

— Он нам поможет, я полагаю? Бэлун уж если согласится, то все сделает. Не могу не любить его, хоть он и шутник и зубоскал. Он иногда прикидывается легкомысленным, но во всем сенате нет лучшего знатока священного писания. Он ничего не возразил?

— Да нет, он сказал… надо ли повторять, что он сказал? — спросила Лора, искоса взглянув на Дилуорти.

— Ну разумеется.

— Он сказал, что законопроект, несомненно, очень хорош. Раз уж сенатор Дилуорти им занимается, значит, это затея стоящая.

Сенатор засмеялся, но несколько деланным смехом.

— Бэлун вечно со своими шуточками, — сказал он.

— Я ему все объяснила. Он сказал: «Прекрасно!» Только он хотел бы сам потолковать с вами, — продолжала Лора. — Он красивый старик и очень любезен для своего возраста.

— Дочь моя, — серьезно сказал сенатор, — надеюсь, он не допустил никаких вольностей в обращении с вами?

— Вольностей? — негодующе переспросила Лора. — Со мной?!

— Ну, ну, детка. Я ничего дурного не хотел сказать, просто в мужской компании Бэлун иногда берет несколько вольный тон. Но, в сущности, он человек порядочный. Срок его полномочий истекает в будущем году, и я боюсь, что мы его потеряем.

— Когда я была у него, он, видимо, готовился к отъезду. Всюду было полно ящиков и коробок из-под галантереи, и слуга запихивал туда старое платье и всякий хлам. Я подозреваю, что он сделает надпись: «Государственные документы» — и отправит их домой под видом депутатской почты. Это большая экономия, правда?

— Да, да… но, деточка, все члены конгресса так делают. Пожалуй, это и правда не вполне честно, разве что кое-какие государственные бумаги упакованы у него вместе с одеждой.

— Чего только не бывает на свете… Ну, до свиданья, дядюшка. Пойду повидаюсь с этим председателем.

И, мурлыча веселую оперную арию, Лора ушла к себе, переодеваться для предстоящего визита. Однако сперва она достала записную книжку и погрузилась в свои заметки; она что-то помечала, вычеркивала, перечеркивала, подсчитывала и при этом разговаривала сама с собой:

— Вольности! Хотела бы я знать, что он обо мне на самом деле думает, этот Дилуорти? Раз… два… восемь… семнадцать… двадцать один… гм… до большинства еще далеко. Да, Дилуорти вытаращил бы глаза, если бы знал, что еще мне наговорил Бэлун. Так… И в руках у Хопперсона, можно считать, двадцать… старый скряга и ханжа. У него зять… пристроим зятя на теплое местечко в негритянском университете… это примерно и есть цена тестю… Три члена комиссии… все с зятьями. Что может быть тут, в Вашингтоне, полезнее зятя… или шурина… И у всех они есть… Ну-ка, посмотрим… шестьдесят один… эти пристроены к месту; двадцать пять… этих уговорила — дело подвигается…

В нужный час за нас будет две трети конгресса. Дилуорти наверняка понимает, что я вижу его насквозь. Дядюшка Дилуорти… Дядюшка Бэлун! Очень забавные вещи он рассказывает… когда поблизости нет дам… надо думать… гм… гм… Восемьдесят пять… Придется повидать этого председателя. Не пойму… Бакстоун так себя ведет… казалось, что влюблен… я была просто уверена. Обещал прийти… и не пришел… Странно. Очень даже странно… Непременно надо случайно встретить его сегодня.

Лора оделась и вышла на улицу с мыслью, что она, пожалуй, поторопилась: мистер Бакстоун не выходит из дому так рано; но он живет неподалеку от книжной лавки, так что можно зайти туда и подстеречь его.

Пока Лора занята ожиданием мистера Бакстоуна, уместно заметить, что она посвящена в тонкости столичной жизни ничуть не меньше, чем предполагал сенатор Дилуорти, и куда больше, чем она считала нужным ему признаваться. К этому времени она познакомилась со многими молодыми людьми, заполняющими в парламенте ложу прессы, и постоянно болтала с ними и обменивалась новостями к взаимной выгоде и удовольствию.

В этой ложе вечно болтали, сплетничали, поддразнивали друг друга, смеха ради превозносили что-нибудь до небес, — словом, тут был особый стиль — своеобразнейшая смесь серьезности и зубоскальства. Полковнику Селлерсу ужасно нравились такие разговоры, хотя подчас он и терялся, — этой-то растерянностью, вероятно, больше всего и наслаждались его собеседники-журналисты.

По-видимому, в один прекрасный день они тоже проведали о том, как сенатор Бэлун укладывал свой депутатский багаж в ящики из-под галантерейного товара, и как раз обсуждали эту историю, когда пришел Селлерс. Он пожелал узнать подробности, и Хикс ему все рассказал. Потом продолжал с невозмутимой серьезностью:

— Не правда ли, полковник, раз вы посылаете заказное письмо, значит, оно имеет какую-то ценность? И раз вы платите за него пятнадцать центов, правительство должно особо заботиться о нем и возместить вам его полную стоимость, если письмо затеряется, — верно?

— Да, как будто так.