Том 3 Сага о Форсайтах. Книга 2

— Нет, едва ли, но они умели носить маску. А взгляните на их одежду: сюртук, высокие воротнички, шейные платки, турнюры, высокие башмаки на пуговицах.

— Да, ноги у них были выразительные, а шеи нет.

— Женскую шею я вам уступаю. А их обстановка: огромные буфеты, кисти, фестоны, бахрома, канделябры… Нет, они, несомненно, играли в прятки со своей душой, мистер Дорнфорд.

— А время от времени она все-таки выглядывала, как маленький принц Эдуард, когда он разделся под обеденным столом королевы матери в Виндзоре.

— Это было самое замечательное из всего, что он сделал за всю свою жизнь.

— Не знаю. Та же реставрация, только в более мягкой форме. При нём открылись какие-то широкие шлюзы…

— Но он уехал, Клер?

— Да, уехал, уехал… Вы только посмотрите на Дорнфорда: окончательно влюблён. Я ужасно хотела бы, чтобы она тоже им увлеклась.

— А почему бы ей не увлечься?

— Милый юноша, у Динни была очень трагическая история. И она до сих пор ещё от неё не оправилась.

— Лучшей свояченицы я бы не желал.

— А вы бы очень этого хотели?

— Господи! Ну конечно! Ещё как!

— А какого вы мнения о Дорнфорде, Тони?

— Очень приятный человек, и совсем не сухарь.

— Будь он врачом, он, наверно, удивительно обращался бы с больными. Он католик.

— Это ему не помешало при выборах?

— Наверное, помешало бы, но его соперник оказался атеистом, так что вышло одно на одно.

— Политика — ужасно нелепая штука!

— А всё-таки занятная.

— Раз уж Дорнфорд сделал такую блестящую карьеру как адвокат, значит, он человек напористый.

— Весьма. Мне кажется, он с этим своим спокойствием может преодолеть любые препятствия. Я его очень люблю.

— Ах, вот как!

— Я и не думала дразнить вас, Тони.

— Это всё равно, что сидеть на пароходе рядышком я быть связанным по рукам и ногам. Пойдём покурим.

— Публика уже возвращается. Приготовьтесь объяснить мне мораль второго действия. Пока я никакой не вижу.

— Подождите!..

Динни глубоко вздохнула.

— Какой ужас! Я еще помню историю с «Титаником». Сколько жизней гибнет даром! Просто страшно становится!

— Вы правы.

— Гибнут жизни, и гибнет даром любовь.

— И у вас тоже многое погибло?

— Да.

— Вы не хотите об этом говорить?

— Нет.

— Я не думаю, чтобы жизнь вашей сестры пропала даром. Она слишком живой человек.

— Да, но она оказалась в капкане.

— Она из него вырвется.

— Не могу допустить мысли, чтобы её жизнь оказалась испорченной. Нет ли какого-нибудь законного обхода, мистер Дорнфорд? Чтобы не предавать дела гласности.

— Только если её муж даст повод.

— Не даст, он будет мстить.

— Понимаю. Тогда боюсь, что остается только одно — ждать. Такие истории обычно разрешаются сами собой. Католикам, собственно говоря, не полагалось бы признавать развод. Но если вы считаете, что есть серьезные основания…

— Клер всего двадцать четыре. Не может же она жить одна всю жизнь.

— А вы собираетесь?

— Я? Это совсем другое дело.

— Да, вы очень разные; но если ваша жизнь пройдёт без счастья, это будет ещё хуже. Настолько же хуже, как потерять чудесный день зимой страшнее, чем летом.

— Занавес поднимается…

— Удивительно! — пробормотала Клер. — Смотрела я на них, и мне всё время казалось, что их любовь недолговечна. Они пожирали друг друга, как сахар.

— Боже мой, если бы мы с вами на том пароходе…

— Очень уж вы молоды, Тони.

— На два года старше вас.

— И все-таки на десять лет моложе.

— Неужели вы совсем не верите в вечную любовь, Клер?

— В страсть — нет. Лишь бы её утолить, а там хоть трава не расти. Конечно, для тех, на «Титанике», конец любви настал слишком скоро. И какой: холодные морские волны! Брр!

— Разрешите мне накинуть на вас пальто.

— Знаете, Тони, я от этой пьесы не в восторге. Она переворачивает душу, а я вовсе не хочу, чтобы мою душу переворачивали.

— В первый раз она мне, конечно, больше понравилась.

— Спасибо!

— Всё дело в том, что я рядом с вами и всё-таки далеко. Лучше всего в пьесе те сцены, где изображается война.

— А мне, глядя на всё это, расхотелось жить.

— В этом-то и заключается ирония.

— Герой точно сам над собой смеётся. Даже мороз по коже подирает. Слишком похоже на всех нас.

— Лучше бы мы пошли в кино, там я мог бы хоть держать вашу руку.

— Дорнфорд смотрит на Динни так, словно она мадонна будущего, а ему хочется превратить её в мадонну прошлого.

— Видимо, так оно и есть.

— У него приятное лицо. Интересно, понравится ли ему военный эпизод? «Ура! Флаг взвился!»[197].

Динни сидела, закрыв глаза, чувствуя на щеках непросохшую влагу слёз.

— Но она никогда бы не поступила так, — сказала она охрипшим голосом, — не стала бы махать флагом и кричать «ура», никогда! Может быть, смешалась бы с толпой, но так — никогда!

— Ну, это сценический эффект. А жаль! Прекрасный акт, действительно очень хорошо сделано.

— А эти несчастные накрашенные девицы, которые становятся всё несчастнее и всё сильнее красятся, и потом эта «Типперери»[198], которую они насвистывают! Война, должно быть, всё-таки ужасная штука!

— Человек впадает как бы в экстаз.

— И долго он находится в таком состоянии?

— В известном смысле — всё время. Вам это кажется отвратительным?