Том 4. Черный карлик. Пуритане

   Мортон решил заехать к мистеру Паундтексту и убедить его отправиться вместе с ним в лагерь Берли. Почтенный священник в соответствии со своими миролюбивыми склонностями успел уже устроиться по-домашнему. Он сидел за столом, углубившись в старинный богословский трактат; во рту у него была трубка, а перед ним — кружка эля, чтобы лучше переваривать содержание книги. С большой неохотой оторвался он от милых его сердцу утех (которые он называл своими занятиями), чтобы снова пуститься в дорогу на тряской лошадке. Все же, узнав в чем дело и тяжко вздохнув, он распрощался с надеждой провести вечер в своем тихом маленьком кабинете. Он полностью согласился с Мортоном, что если Берли, казнив лорда Эвендела, хочет углубить разрыв между пресвитерианами и правительством и сделать соглашение между ними окончательно невозможным, то умеренная партия никоим образом не может допустить это злодейство. Мы воздадим ему только должное, если добавим, что он, как и большинство его единоверцев, был противником ненужного кровопролития. К тому же он с полным сочувствием отнесся к мысли Мортона, что лорд Эвендел может стать посредником в переговорах о мире на умеренных и почетных условиях. Договорившись обо всем этом, они поторопились выехать в лагерь и около одиннадцати часов вечера прибыли в небольшую деревушку близ Тиллитудлема, которую Берли избрал местопребыванием своей штаб-квартиры.

   Их окликнул часовой, меланхолично расхаживавший взад и вперед перед въездом в деревню; спросив их имена и занимаемые в повстанческом войске должности, он молча пропустил их в деревню. Перед одним из домов они заметили еще одного часового; они предположили, что именно здесь заключен лорд Эвендел, так как напротив была воздвигнута виселица такой высоты, чтобы ее можно было видеть со стен Тиллитудлема; это подтверждало печальные новости миссис Уилсон.[42] Мортон пожелал немедленно встретиться с Берли, и их проводили к нему на квартиру. Они застали его за чтением библии; рядом с ним лежало его оружие, которое он всегда держал наготове. Заметив входивших, он вздрогнул и вскочил на ноги.

   —      Что привело вас сюда? — спросил торопливо Берли. — Или дурные вести из армии?

   —      Нет, — ответил Мортон, — но, сколько мы знаем, здесь готовятся кое-какие события, от которых в очень большой мере зависит благополучие армии; вы захватили в плен лорда Эвендела?

   —      Господь, — сказал Берли, — отдал его в наши руки.

   —      И вы хотите воспользоваться успехом, дарованным вам небесами, чтобы, подвергнув пленника незаслуженной казни, очернить наше дело перед всем миром?

   —      Если Тиллитудлем на рассвете не сдастся,— ответил Берли, — лорд Эвендел умрет той самою смертью, которой его начальник и покровитель предал столько божьих страдальцев. И пусть со мной случится то же и даже худшее, если я не выполню этого.

   —      Мы взялись за оружие, — ответил Мортон, — чтобы положить конец этим жестокостям, а не для того, чтобы подражать нашим гонителям и карать невинных людей за преступления тех, кто в них повинен. Какими законами сможете вы оправдать это зверство?

   —      Если ты в этом несведущ, — ответил Берли, — то твой товарищ и спутник хорошо знает закон, предавший жителей Иерихона мечу Иисуса, сына Навинова.

   —      Однако, — ответил священник, — мы живем, руководствуясь высшим законом, и этот закон велит добром воздавать за зло и молиться за тех, кто притесняет и преследует нас.

   —      Значит ли это, что ты объединяешь свои седины с его зеленою юностью, чтобы перечить мне в этом?             

   —      Мы двое из тех, — возразил Паундтекст, — которым вместе с тобой вручена власть над этою ратью, и мы не допустим, чтобы хоть один волос упал с головы пленного. Кто знает, не назначено ли ему господом способствовать прекращению этих злосчастных раздоров в нашем Израиле.

   —      Я это предвидел, — ответил Берли, — еще тогда, когда такого, как ты, избрали в совет старейшин.

   —      Такого, как я? — повторил Паундтекст. — Кто же я, что вы позволяете себе отзываться обо мне с подобным презрением? Не охранял ли я от волков на протяжении тридцати лет доверенных мне овец? И даже тогда, когда ты, Джон Белфур, сражался на стороне необрезанных и сам был филистимлянином с надменным челом и залитыми кровью руками! Кто же я, по-твоему, говори!

   —      Раз ты этого хочешь, я тебе скажу, кто ты,— ответил на это Берли. — Ты один из тех, кто хотел бы пожинать там, где не сеял, и принимать участие в разделе добычи, хотя бились и победили другие; ты один из тех, кто последовал за словом божиим ради рыб и хлебов, один из тех, кто любит дом свой больше, чем церковь господню, кто готов скорее брать мзду из рук прелатистов или язычников, чем разделить судьбу с теми благородными душами, которые отреклись от всего ради священного ковенанта.