Том 4. Художественные произведения 1842-1846

Позвольте еще пример. Рядом со мною живет богатый помещик, гордый своим имением, скряга и прочее. Он держит дом назаперти, никого не пускает к себе, редко сам выезжает, и что делает в городе – понять нельзя; не служит, процессов не имеет, деревня в 50 верстах, а живет в городе. Главное занятие его – стяжание и накапливание денег; но это делается за кулисами; я вам хочу показать его в торжественные минуты жизни. В гостинице и на почте он закупил слуг, чтоб они извещали его, когда по городу проезжает какой-нибудь сановник, т. е. ревизующий чиновник. Сосед мой, получивши такую весть, тотчас надевал дворянский мундир и отправлялся к его превосходительству; тот, разумеется, с дороги спал, соседа не пускали, он давал на водку, упорствовал, дожидался часы целые, – наконец о нем докладывали. Сановник (ибо в эти минуты и чиновник VI класса чувствовал себя сановником), рассерженный, принимал просителя, не скрывая ярости и не давая весу и меры словам своим. Проситель, после долгих околичнословий, докладывал, что вся его просьба, от которой зависит его счастие, счастие его детей и жены, в том, чтобы его превосходительство изволило откушать у него завтра или отужинать сегодня. Он так трогательно просил, что ни один высокий сановник не мог противустоять и давал слово соседу. Тут наставали поэтические минуты его жизни. Он бросался в рыбные ряды, он покупал стерлядь ростом с известного тамбурмажора, и ее живую перевозили в подвижном озере к нему на двор; выгружалось старинное серебро, вынималось старинное вино. Он бегал из комнаты в комнату, бранился с женою, делал отеческие исправления дворецкому, грозился на всю жизнь сделать уродом и несчастным повара (для ободрения), звал человек двадцать гостей, бегал с курильницей по комнатам; встречал в сенях сановника, целовал его в шов, идущий под руку. Шампанское лилось у скряги за здравие высокого проезжего. Заметьте, и все это делалось из помешательства, совершенно бескорыстно. И, что еще важнее для психиатрии, его безумие всякий раз переносилось с обратными признаками (полярно) на гостя. Гость верил, что он по гроб одолжает хозяина тем, что прекрасно обедает. Когда-нибудь сообщу еще примеров пять-шесть, на первый раз довольно. Успокоившись насчет жителей нашего города, я пошел далее. Выписал себе знаменитейшие путешествия, древние и новые исторические творения и подписался на «Гамбургский беспристрастный корреспондент». Отовсюду текли доказательства очевидные, не подлежащие сомнению, моей основной мысли; слезы умиления не раз наполняли глаза мои при чтении. Я не говорю уж о гамбургской газете; на нее я с самого начала смотрел не как на суетный дневник всякой всячины, а как на всеобщий бюллетень разных богоугодных заведений для несчастных, страждущих душевными болезнями. Все равно, что бы историческое я ни начинал читать, везде, во все времена открывал я разные безумия, которые соединялись в одно всемирное помешательство. Тита Ливия или Муратори я брал, Тацита или Гиббона – никакой разницы; все они доказывают одно: что история не что иное, как связный рассказ родового, хронического безумия и его медленного излечения (этот рассказ дает нам по наведению полное право надеяться, что через тысячу лет двумя-тремя безумиями будет меньше). Истинно не считаю нужным приводить примеры: их миллионы. Разверните какую хотите историю, везде вас поразит, что вместо действительных интересов всем заправляют мнимые, фантастические интересы; вглядитесь, из-за чего льется кровь, из-за чего несут крайность, что восхваляют, что порицают, – и вы ясно убедитесь в несчастной на первый взгляд истине – и истине, полной утешения на второй взгляд, что все это следствие расстройства умственных способностей. Куда ни взглянешь в древнем мире, везде безумие почти так же очевидно, как и в новом. Там отец приносит дочь на жертву, чтоб был попутный ветер, и нашелся старый дурак, который прирезал бедную девушку, – и этого бешеного не посадили на цепь, не свезли в желтый дом, а признали за жреца. В другом месте персидский царь гоняет море сквозь строй, так же мало понимая нелепость поступка, как и его враги афиняне, которые цикутой хотят лечить от разума и сознания (тогда, впрочем, не было известно, что солено-кислый барит гораздо действительнее). А что это за белая горячка, вследствие которой римские императоры гнали христианство; разве трудно было рассудить, что эти средства палачества, тюрем, крови, истязаний ничего не могли сделать против святых убеждений, а удовлетворяли только животной свирепости гонителей?