Том 4. Мио, мой Мио! [Мио, мой Мио! Братья Львиное Сердце. Ронья, дочь разбойника. Солнечная Полянка]

— Должно быть, их напугал медведь либо волк, — сказал Бирк. — А иначе чего бы им бояться?

Ронья покачала головой:

— Они не боятся, они просто носятся, вытряхивая зиму из тела. Но когда они устанут и будут пастись на поляне, я поймаю одну из них и отведу ее домой, в Маттисборген, я давно об этом мечтала.

— В Маттисборген? Зачем тебе там лошадь? Ведь скакать верхом ты будешь в лесу! Пожалуй, мы поймаем двух лошадей и будем кататься здесь верхом!

Немного подумав, Ронья сказала:

— Видать, даже у людей из рода Борки бывает иногда разум в черепушке. Так и сделаем! Пошли! Посмотрим!

Она развязала свой кожаный ремень. У Бирка теперь тоже был такой же, и со своими лассо наготове они укрылись за камнем рядом с лесной поляной, где обычно паслись дикие лошади.

Им было вовсе не скучно ждать.

— Я могу просто так сидеть здесь и радоваться, и купаться в весне, — сказал Бирк.

Ронья украдкой посмотрела на него и тихо пробормотала:

— Потому-то ты мне и нравишься, Бирк, сын Борки!

Они долго сидели там молча, радостно купаясь в весне. Они слышали, как громко, на весь лес, поет черный дрозд и кукует кукушка. Новорожденные лисята кувыркались возле своей норы совсем близко от них, на расстоянии брошенного камня. Белки суетились на верхушках сосен, и дети видели, как по мшистым кочкам скачут зайцы и исчезают в лесных зарослях. Совсем рядом с ними мирно грелась на солнце гадюка, у которой вот-вот должны были появиться на свет змееныши. Ронья с Бирк не мешали ей, а она не мешала им. Весна была для всех.

— Ты прав, Бирк, — сказала Ронья. — Зачем я потащу с собой лошадь из леса, где ее дом? Но ездить верхом я хочу. А теперь — пора…

Поляна внезапно заполнилась лошадьми, которые тут же начали щипать траву. Они спокойно паслись, наслаждаясь свежей зеленью.

Бирк показал Ронье на двух молодых каурых лошадок, которые вместе паслись поодаль от табуна.

— Что ты скажешь об этих?

Ронья молча кивнула головой. И с лассо наготове приблизились они к лошадям, которых собирались поймать. Они подкрадывались к ним сзади, медленно и беззвучно, очень медленно, но все ближе и ближе. И тут какая-то веточка надломилась под ногой Роньи, и тотчас весь табун насторожился, прислушиваясь и готовясь бежать. Но так как ничего опасного не было видно, ни медведя, ни волка, ни рыси, ни какого-либо другого врага, они успокоились и снова стали пастись.

И две молодые лошадки, которых выбрали себе Бирк и Ронья, сделали то же самое. Теперь они были совсем близко. Дети молча кивнули друг другу, и тут же, разом, взметнулись их лассо… В следующий миг слышно было лишь, как дико ржали обе захваченные в плен лошади… А потом — громкий топот копыт, когда остальной табун бежал прочь и скрылся в лесу.

Они поймали двух диких молодых жеребцов, которые брыкались, и били копытами, и вырывались, и кусались, и яростно пытались освободиться, когда Бирк и Ронья хотели привязать их к деревьям.

Под конец им удалось привязать своих пленников, и, когда наконец это было сделано, дети быстро отскочили прочь, чтобы их не задели взлетающие на их головами копыта лошадей. Потом они стояли, задыхаясь и глядя, как брыкаются их норовистые лошади, а пена так и течет по их бокам.

— Но нам надо ездить верхом, — сказала Ронья. — А эти не дадут оседлать себя с первого раза.

Бирк это тоже понимал.

— Сперва нам надо дать понять, что мы не желаем им зла.

— Я уже пыталась это сделать, — сказала Ронья. — Я дала жеребенку ломтик хлеба. И если б я не отдернула быстренько руку, то вернулась бы домой к Маттису с парой откушенных пальцев, болтающихся у пояса. Это его не очень бы обрадовало.

Бирк побледнел.

— Ты хочешь сказать, что этот негодник, этот шалый пытался куснуть тебя, когда ты подошла к нему с ломтиком хлеба? Он в самом деле хотел куснуть тебя?

— Спроси его самого, — посоветовала Ронья угрюмо.

Она недовольно посмотрела на обезумевшего от ярости жеребца, который продолжал шуметь и бесноваться.

— Шалый — хорошее имя, — сказала она. — Так я и буду называть его.

Бирк расхохотался:

— Тогда ты должна дать другое имя моему жеребцу.

— Да, он такой же дикий, как и мой, — сказала Ронья. — Можешь назвать его Дикий.

— Послушайте-ка вы, дикие лошади! — заорал Бирк. — Теперь мы вас окрестили. А звать вас Шалый и Дикий, и вы теперь наши, хотите вы того или нет!

Шалый и Дикий не хотели, это было заметно. Они рвались на волю, они кусали кожаные ремни, пот лил с них градом, но все-таки они продолжали лягаться и бить копытами, а их дикое ржание пугало животных и птиц во всей округе.

Но день клонился к вечеру, и они мало-помалу устали. Под конец они уже тихо стояли, свесив головы, и только время от времени ржали смирно и печально.

— Они, верно, хотят пить, — сказал Бирк. — Надо их напоить.

И они отвязали своих, уже покорных, лошадей и отвели их к озеру, сняли с них кожаные ремни и дали им напиться.

Лошади пили долго. Потом они постояли тихие и довольные, мечтательно глядя на Ронью и Бирка.

— В конце концов мы их приручили, — удовлетворенно сказал Бирк.

Ронья погладила свою лошадь и, глубоко заглянув ей в глаза, объяснила: