Том 4. Стиховедение

в 4-сложиях: в I полустишии — 25: 75, во II — 35: 65.

Можно добавить, что сверхсхемных ударений на анакрусе («В мае ночи…») в I полустишии — 35 %, во II — лишь 28 %.

3) Соотношение вариаций «Заказное письмо лежит» (1 безударный слог перед константой) и «Не умнее сына была» (2 безударных слога перед константой) в I полустишии — 65: 35, во II полустишии — 45: 55.

Таково неожиданное появление античного галлиямба — и не упрощенного, схематизированного, как это часто бывает в силлабо-тонических имитациях метрического стиха (в том числе и у А. Пиотровского, и у С. Шервинского), а во всей полноте ритмических вариаций (у Катулла от строгой схемы отступает почти четверть стихов его небольшой поэмы) — в русской поэме из провинциальной жизни, написанной изысканным столичным стихотворцем. «Вологодский ангел» малоизвестен: и сам Адамович имеет прочную репутацию хорошего критика, но «второстепенного поэта», и поэма эта в его творчестве выглядит инородной и не привлекает внимания. Между тем она интересна дважды: во-первых, как образец для переводчиков и подражателей, желающих воспроизвести по-русски не упрощенный, а реальный, вариативный ритм античных ямбов и хореев; во-вторых, как образец размера, который можно было бы определить как дольник (или тактовик?) с колебанием объема междуиктовых интервалов в 3–4 слога, — размера, еще, по существу, не разработанного, но, судя по образцу поэмы Адамовича, гибкого, живого и перспективного.

В заключение — еще одно любопытное наблюдение. Мы помним, с каким пафосом описывал Блок семантику этого размера — маршевого и трагически-обреченного. Ни в одном из трех рассмотренных образцов русского галлиямба этой семантики нет. Стихотворение Волошина — торжественно-иератическое, стихотворение Гумилева — торжественно-медитативное, поэма Адамовича — идиллически-бытописательная, хоть и с грустным концом. Субъективность каждой из этих семантизаций очевидна. Если бы этот размер стал разрабатываться и дал бы яркие образцы той или иной семантики, то на скрещении таких осмыслений мог бы образоваться интересный диалектически-сложный семантический ореол. Но, конечно, это — лишь безответственная догадка.

P. S.Экспериментальная поэма Г. Адамовича имеет не только теоретический интерес. О. Мандельштам в 1922 году предложил в печать переводы отрывков «Старофранцузский героический эпос» (напечатанные лишь посмертно). Их метрика разнообразна: от прозаического подстрочника без всякой заботы о ритме до точного воспроизведения силлабического 10-сложника (правда, без цезуры). В этом диапазоне укладываются самые различные степени расшатывания ритма оригинала. Особенно интересовало Мандельштама расшатывание не 10-сложника, а 12-сложника (может быть, назло традиционному русскому 6-стопному «александрийскому стиху»); один образец, «Сыновья Аймона», Мандельштам даже включил в свой сборник стихов. Так вот, при работе над этим расшатанным 12-сложником у Мандельштама, как кажется, пробиваются те же ритмические тенденции, что и в «галлиямбах» Адамовича. Вот некоторые строки из «Паломничества Карла Великого»:

…Ни царапины, ни раны — / не увиди(те) ничего…

…Высоко их вверх подброшу, / подыму (та)кой громкий вопль……Если на то ваша воля, — / Беранжер (от)вечает, — пусть……Принеси(те) мне завтра утром / два хороших креп(ких) щита…

…Так легко (по)бегу обратно, / так стремитель(но) побегу……Если завтра (же) не распута(ют) / похвальбы, что но(чью) сплели……Князь отвечает: Охотно, / если есть на то (ваш) приказ……Клянусь Богом, (гово)рит втируша, / этот человек (о)держим…