Естественно возникает вопрос: когда Белый в 1919 году начинает готовить «Королевну и рыцарей» с ее графическими исхищрениями, то какой из двух своих первоначальных подходов он развивает — содержательный, идущий от «Пепла», или формальный, идущий от «Урны»? И присматриваясь, мы видим: в «Королевне и рыцарях» господствует подход формальный, а содержательный включается лишь в одном стихотворении, главном: в балладе «Шут».
Что, собственно, означали эти нестандартные графические приемы? Белый объясняет это в позднейших предисловиях к «После разлуки» и «Зовам времен»: мелодию, интонацию. Расположением строк и слов он старался подсказать читателю, как эти стихи звучат в его, Андрея Белого, сознании, а может быть, и исполнении. «Песня», «интонация», «мелодия» — эти слова здесь приходится употреблять в буквальном музыкальном смысле: декламационное «выпевание» у Белого было настолько индивидуальным, что привлекало профессиональное внимание. С. П. Бобров свидетельствовал, что у Н. Метнера был экспериментальный романс на стихи Белого, точно воспроизводивший собственные интонации Белого: видимо, это была «Эпитафия» («Золотому блеску верил…»).
В таком случае, что означает разница между сбивчивым тематическим расположением отступов в «Пепле» и единообразным в «Урне»? Только то, что в «Пепле» интонация должна была прихотливо и непредсказуемо следовать за эмоциями слов, как в прозе, а в «Урне» интонация, наоборот, подчиняла себе слова, как в песне с повторяющимся мотивом. Поэзия во многих отношениях представляет собой равнодействующую между прозой и песней; здесь, в 1905–1908 годах, эти два начала у Белого, видимо, полностью разошлись.
В истории взаимодействия стиха и музыки есть повторяющаяся черта. Пока музыка не развита, она старается следовать за словами, копировать их самый сложный языковой ритм. Когда она становится зрелой, она, наоборот, противопоставляет себя ритму слов и предпочитает тексты с самым простым словесным ритмом, чтобы на его фоне ткать собственный сложный рисунок. В этом разница между ранними и поздними средневековыми секвенциями. Думается, что по этой аналогии можно представлять и нарастающее внимание Белого к собственной интонации.
В «Пепле» текст вел интонацию. В «Урне» интонация, обозначенная графикой, подчиняет себе текст, но еще не старается контрастно его упрощать: процитированное стихотворение «Врагам» написано достаточно сложной строфой. В «Королевне и рыцарях» уже начинается контрастное упрощение словесного фона интонации. Упрощение образное: примитивный сказочный сюжет. Упрощение стилистическое: нанизывание простейших повторов («И опять, и опять, и опять — Пламенея, гудят небеса… И опять, и опять, и опять — Меченосцев седых голоса»). Упрощение ритмическое: простейшие размеры — короткий 3-стопный ямб, полноударные 3-стопный амфибрахий, 3-стопный анапест, 3-иктный дольник. Художественный эффект нестандартного графического оформления стандартных размеров — в резком контрасте между привычной плавной интонацией строк знакомого ритма и новой, навязываемой ему извне. Чем сложнее графическое оформление, тем более сложную интонацию предлагает поэт угадать читателю.
В первых публикациях в журналах и альманахах 1911 года стихотворения «Королевны и рыцарей» имели обычный графический вид ровных четверостиший. Изощренная графика появилась только в сборнике 1919 года; откуда — мы еще увидим. Степеней изощренности в ней можно насчитать пять.
Первая — обычные горизонтальные строки, как в концовке «Шута». Обозначим их
Вторая — горизонтальные строки с отбитым концом, как в начале «Шута». Обозначим их
(Заметим: Белый рвет строку перед концом, то есть там, где внутристрочные синтаксические связи в стихе — «теснота стихового ряда» — всегда крепче. От этого напряженность переносов сильнее, чем если бы отрывалось начало строки — как, например, у Маяковского. Гораздо легче и естественнее звучало бы:
Третья — вертикальные столбцы по слову в строке, как в репризе перед концом «Шута». Обозначим их