Том 4. Стиховедение

Здесь можно остановиться. Мы перечислили более 170 пушкинских строк-самоповторений, и можно было бы перечислить вдвое и втрое больше. Спрашивается, почему эти очевидные интертекстуальные переклички до сих пор не привлекали, насколько я знаю, ничьего внимания — даже после появления конкорданса Т. Шоу[575], который, можно сказать, на ладони предлагал материал для наблюдений? Ответ, мне кажется, простой: потому что пушкинисты интуитивно ощущали, что все эти или почти все эти случаи — случайные совпадения, то есть художественного значения не имеющие: не литературные интертексты, а языковые интертексты. Я полагаю, что это действительно так и есть и что можно без труда — в пять приемов — объяснить, как эти языковые интертексты возникают.

1. Все приведенные примеры взяты из пушкинского 4-стопного ямба. (В 5-стопном ямбе аналогичные переклички были бы более расплывчаты.) Длина строки 4-стопного ямба — 8–9 слогов. Средняя длина слова в русском языке измерена — около 2,8 слога. Это значит, что в строке 4-стопного ямба чаще всего укладываются три слова. Действительно, подсчет показывает, что две трети строк русского 4-стопного ямба — трехсловные.

2. Трехсловные — это значит: из четырех возможных ударений в строке одно пропущено, на его месте — 3-сложный безударный интервал. Словораздел разрывает это трехсложие на 0+3, 1+2, 2+1 или 3+0 слогов — то есть одно из слов, прилегающих к 3-сложному интервалу, имеет либо длинный (2–3-сложный) конец, либо такое же длинное начало.

3. Но слова с длинными началами и концами по-разному тяготеют к разным частям речи. Подсчитано, что среди слов с длинными концами 40 % составляют прилагательные (вместо средних 15 %) — за счет суффиксов, «красный

, красненький, красненькая». А среди слов с длинными началами 40 % составляют глаголы (вместо средних 25 %) — за счет приставок, «бежал, побежал, пере

бежал, не перебежал». Таким образом, оказывается, что глаголы и прилагательные не свободно распределяются по строке, а тяготеют к определенным местам — к тем, где в строке пропущено ударение.

4. А оказавшись там, они тянут за собой свою синтаксическую свиту. Где появляется прилагательное-определение, там после него становится существительное-определяемое. А где появляется глагол-сказуемое, там перед ним (хотя и реже) становится существительное-подлежащее, после него существительное-дополнение, а перед или после — обстоятельство.

5. Наконец, круг лексики, которой заполняются эти позиции прилагательных, глаголов и существительных, ограничен рамками романтической стилистики и литературной тематики. А это очень сильные ограничения: например, 3-сложных прилагательных на ударное — ой типа «молодой, роковой, гробовой» у Пушкина в рифмах — 39 слов, тогда как всего в русском языке их (по словарю Зализняка) около 800: поэзия использует лишь около 5 % языкового запаса, а прозаизмы вроде «паевой, краевой, чаевой, клеевой» остаются за бортом[576]

.

Так производится отбор слов и словосочетаний, укладывающихся в русский 4-стопный ямб; круг их оказывается очень узок, а стало быть, повторения становятся неизбежны. Языковое сознание читателя это ощущает и не отмечает эти повторы как художественно значимые — даже если этот читатель филолог и пушкинист. Их нагромождение кажется таким же естественным, как, например, господство прошедшего времени в повествовательной прозе, а настоящего времени — в научной прозе. Чтобы их заметить, мы должны на них сосредоточиться.

При этом любопытно вот что. Как кажется, отмечая сознанием повторы такого рода, мы реагируем не столько на повторение слов, сколько на повторение синтаксических конструкций. Если в двух строчках просто совпадает одно слово, мы вряд ли отметим это как повторение: «Душой беспечный, равнодушный», «Душой вослед ему стремится». Если это слово совпадает на выделенной позиции, например в рифме, мы уже подозреваем повторение: «Впервые девственной душой»

, «Воскреснув пламенной душой». Если это происходит на фоне одинаковой синтаксической конструкции, то повторение уже несомненно: «Предался полною душой», «Забыться праздною душой».

Поэтому среди вышеприведенных примеров пушкинских самоповторений были такие, в которых совпадало только одно слово. Число их можно умножать почти без конца.