Том 5

Никогда не сумел бы вразумительно объяснить, почему порой походка светловолосых женщин, узкая, трущаяся или спутанная, как у древневосточных девственниц (я историк и могу это представить), или нарочито волнистая поступь современных девушек, что-то доступно загадочное и вместе женственное в сквозном мимолетном взгляде, в прическе, в тугом пояске, в локоне волос, занесенном ветром на уголок губ, в особенной бледности лица, в робкой улыбке вины, в болезненной мягкости голоса — все это неизвестно почему вызывает у меня, застенчивого человека, тайную ревность, горечь невозможного, нежную жалость. Сантименты, черт возьми!..

И не желая того и страдая всякий раз, я все же искал во встреченных на улице женщинах отсвет, черточку нашей общей жизни, хотя бы тусклый осколочек прошлого, частицу волнения ушедших счастливых лет, и это опять возвращало меня к неистовой мальчишеской влюбленности в свою жену, к тихой горечи воспоминаний. И тогда я, мефистофельски усмехаясь, спрашивал себя: может быть, она, озорная, дерзкая, оставила меня потому, что я, старомодный чудак, надоел ей наивной романтичной неразвращенностью?

Женщина с зонтиком, ожидавшая кого-то возле газетного киоска, совсем не была похожа на мою жену, тем более что в первую минуту у меня не хватило смелости как следует рассмотреть черты ее лица.

Не переставая моросил октябрьский дождичек, асфальт под фонарями мокро блестел жирными пятнами, вся площадь вблизи метро лоснилась черным стеклом, дуло промозглым сквознячком, и женщина чуть-чуть клонила вбок зонтик, загораживая лицо от ветра. Потом, поеживаясь, она осторожно подняла воротник пальто, а я хорошо заметил на ее кисти черную перчатку, которую мне почему-то захотелось поцеловать.

Этот жест ее был каким-то беззащитным, и мигом я вообразил, как она озябла на сыром воздухе, стоя здесь, по-видимому, более часа. И вместе с ней, замерзая, вздрагивая от волглой влажности, я испытывал уже беспокойство и нетерпение. Ведь должен был все-таки наступить тот момент, когда подземный поезд наконец примчит его на эту станцию, эскалатор вознесет на площадь и, легкомысленно запоздав, он подойдет к ней, озябшей, покорной, отогнет в сторону зонтик, заглянет с усмешкой в ее поднятые глаза. Я видел явственно, как затем она, еле прикоснувшись губами к его губам (в этом прикосновении было беглое напоминание близости), просунет руку в перчатке ему под локоть и они пойдут в промозглый сумрак вечера, исчезнут за углом, где изливает голый свет на отполированный дождем тротуар неоновая витрина ювелирного магазина.

Но женщина по-прежнему стояла у газетного киоска, ожидая, и ее лицо бледно проступало под зонтиком. Она рассеянно смотрела на освещенные двери метро, которые механически выпускали и выпускали прибывавшие на поездах толпы людей, среди которых его не было.

Кто она? Кого она любила?

Она так никого и не дождалась, и мне грустно было видеть ее ровно переступающие через лужи сапожки, ее покачивающийся над плечом зонтик, когда она в одиночестве медленно пошла прочь от метро. И со страхом подумал я, что завтра не увижу, не встречу ее, эту незнакомую женщину с милым усталым лицом.

Целый месяц я видел ее около метро ежевечерне, сдержанную, внешне спокойную, кого-то ждавшую подолгу в полумраке киоска, и однажды с оцепеняющей болью понял, что оба мы ожидаем того, кто никогда к нам не придет.

Неужели она должна была кого-то любить, так же безнадежно, как суждено было любить мне? Есть ли спасательный круг для одиноких в толпе?

«Не надо останавливать машину!»

_{Рассказ моего друга}

В воскресный июльский вечер возвращались с дачи, ехали по шоссе в цепочке машин, смотрели на дальние небоскребы Москвы. Вся окраина светилась жаркими угольями в стеклах новых домов; они вырастали по горизонту как бы прямоугольно-зловещими марсианскими памятниками в безмолвном геометрическом пространстве. И почему-то чудилось мне, что наша машина скоро въедет в некий город, залитый закатным светом на незнакомой таинственной планете.

Но внезапно что-то постороннее толкнулось в зрачки, и, еще не сообразив, что раздражающе помешало мне сейчас, я повернул голову и тут увидел справа машину, отблескивающие вишневым лаком «Жигули», стоявшие на обочине вблизи молодой березовой посадки, нежно розовеющей тонкими стволами. Такой же теплый алый свет был внутри машины, за плотно закрытыми стеклами, и на спокойном лице водителя, положившего руку с сигаретой на руль, на его полных щеках, казавшихся еще более круглыми, сытыми от толстых усов. И я понял, что внезапно привлекло мое внимание к этой одинокой у обочины машине.