Том 5. Пьесы и радиопьесы

Пожимают друг другу руки.

Ньютон. Могу вас заверить, что я исполнил бы «Крейцерову сонату» гораздо темпераментнее, чем это делает сейчас Эрнст Генрих Эрнеста. Анданте звучит у него прямо-таки варварски.

Инспектор. Я ничего не понимаю в музыке.

Ньютон. Давайте присядем. (Усаживает инспектора на диван и обнимает его за плечи.) Рихард!

Инспектор. Да, Альберт?

Ньютон. Вам, наверное, очень досадно, что вы не можете меня арестовать?

Инспектор.

Ну что вы, Альберт…

Ньютон. А за что вам хочется меня арестовать — за то, что я задушил медсестру, или за то, что я подготовил почву для создания атомной бомбы?

Инспектор. Ну что вы, Альберт…

Ньютон. Рихард, если вы повернете вон тот выключатель возле двери, что произойдет?

Инспектор. Зажжется свет.

Ньютон. Другими словами, вы замкнете электрическую цепь. Вы что-нибудь смыслите в электричестве, Рихард?

Инспектор. Я ведь не физик.

Ньютон. Я тоже мало что понимаю в этом. И только на основе наблюдений над природными явлениями создаю некую теорию природы электричества. Эту теорию я излагаю на языке математики и получаю несколько формул. Затем за дело берутся технари. Этим только формулы и нужны. Они обращаются с электричеством, как сутенер с проституткой. Они его используют. Они создают механизмы, но механизмы могут функционировать только тогда, когда они не зависят от научного открытия, которое привело к их изобретению. Вот почему нынче любой остолоп может зажечь электрическую лампочку — или взорвать атомную бомбу. (Похлопывает инспектора по плечу.)

И вы хотите меня за это арестовать, Рихард? Это несправедливо.

Инспектор. Я вовсе не собираюсь вас арестовывать, Альберт.

Ньютон. Только потому, что считаете меня сумасшедшим. Но тогда почему же вы решаетесь включать свет, хотя ничего не понимаете в электричестве? И если кто-то из нас двоих преступник, то это вы, Рихард. А теперь мне пора припрятать мой коньяк, не то старшая медсестра Марта Болль поднимет скандал. (Ньютон прячет бутылку за каминную решетку, оставляя на столе рюмку.) Прощайте.

Инспектор. Прощайте, Альберт.

Ньютон. Вам бы следовало арестовать самого себя, Рихард! (Вновь скрывается за дверью комнаты номер 3.)

Инспектор. Ну уж теперь-то я закурю. (Решительно достает сигару, раскуривает ее и затягивается.)

Из двери в сад входит Блохер.

Блохер. Мы готовы ехать, господин инспектор.

Инспектор(топнув ногой). А я жду! Главного врача!

Блохер. Понял, господин инспектор.

Инспектор(берет себя в руки, ворчливо). Бери людей и возвращайся в город, Блохер. Я скоро приеду.

Блохер.

Слушаюсь, господин инспектор. (Уходит.)

Инспектор молча курит, окутываясь клубами дыма, потом встает, сердито расхаживает по гостиной, останавливается перед портретом, висящим над камином, и разглядывает его. Звуков скрипки и фортепьяно уже не слышно. Дверь комнаты номер 2 открывается, из нее выходит доктор Матильда фон Цанд — горбунья. Лет пятидесяти пяти, в белом халате и со стетоскопом.

Доктор. Это мой отец, тайный советник Август фон Цанд. Он жил на этой вилле, пока я не превратила ее в санаторий. Великий был человек, настоящий праведник. Я — его единственная дочь. Он ненавидел меня всеми фибрами души, он вообще всех ненавидел. Видимо, у него были на то основания — ведь перед крупными дельцами открываются такие темные пропасти человеческой души, которые для нас, психиатров, навсегда закрыты. Уж такие мы, психиатры, безнадежные романтики и филантропы.

Инспектор. Три месяца назад здесь висел другой портрет.

Доктор. То был портрет моего дяди. Он был политическим деятелем и премьер-министром. Иоахим фон Цанд. (Кладет ноты на столик перед диваном.) Ну вот, Эрнести успокоился. Лег в постель и уснул. Как беззаботное дитя. И я могу наконец свободно вздохнуть. А уже боялась, что он примется играть еще и Третью сонату Брамса. (Садится в кресло слева от дивана.)

Инспектор. Извините меня, фройляйн доктор фон Цанд, за то, что я здесь курю вопреки запрету, но…

Доктор. Курите, курите, инспектор. Мне и самой сейчас необходимо выкурить сигарету, что бы там ни говорила сестра Марта. Дайте мне огня.