Том 5. Проза 1916-1963

А девятиэтажный дом с узкой лестницей наполняется стенными надписями непризнанных, непроявленных сочинителей. И лишь с последнего, с девятого этажа, с балкона – открывается великолепная панорама Москвы с далекими резными, кружевом просвечивающими радиобашнями. Чтобы дойти до них, чтобы увидеть воочию их жизнь, вплотную, лицом к лицу, ухом к груди, я хочу спуститься вниз по спиралям этой лестницы на узкий колодец двора и дальше, кругами трамвайных колец, до дальней мглы, за дальнюю мглу, обнимающую радиобашни.

Посмотрим, что делать там с нашей поэзией.

1926

Московские улицы

Москва ложится поздно и встает рано. Еле брезжащим свинцовым зимним утром, когда весь город еще в полутенях и дремоте, начинается жизнь у застав и вокзалов. Возы, груженные снедью, ползут на Болото. Молочницы с бидонами, оттягивающими плечи, спешат по районам. Заводские трубы прорезают морозное марево горячими перегудами низких басов. Центр метут дворники. Улицы еще спеленаты пустотой и покоем. Часы на почтамте показывают шесть, а на Лубянской – половину седьмого.

Тверская совсем пуста; она плотно закрыла глаза магазинов; она бела и чиста. На Садовых есть движение – к рынкам. За Москвой-рекой чернеют редкие закорюченки старух, бредущих к тепло поблескивающим входам церквей. Но вот зателеленькал первый звонок льготного вагона. Пар клубится взрывами и ложится на стекла белым медвежьим мехом. Тронулись трамваи – началась жизнь.

К центру, с обочин, в учреждения начинают стягиваться низшие разряды тарифной сетки: курьеры, посыльные, уборщицы. По белому изгородью Тверской начинают чернеть муравьи. Но от Охотного – еще пустовато. Гуще – в верхней части: от Триумфальных до заставы; там сказывается близость Грузин, Пресни, фабрики «Большевик», вокзала. Направо и налево от Тверской заставы, в которую упирается стрела Ленинградского шоссе, – еще стародавняя Москва. Белая, капустной кочерыжкой обравненная церковь, извозчичьи «ямские» дворы, просторы незастроенных площадей… А дальше – глушь Пименовской, 2, 3, 4-й Ямских, Больших и Малых Конюшков, – ползущих, извивающихся, приникающих к земле в расчете, что их не заметят, забудут, как-нибудь позволят дожить по-старому, по-бывалому.

От старых Триумфальных ворот – направо крыло Садовой-Триумфальной и Кудринской, где в площадь, как в форму кулич, опущен большой дом б. Курносовых со своими двумястами квартирами. Отсюда сухожилия Поварской и Никитской вяжут Кудринскую площадь с Никитскими и Арбатскими воротами. Улицы эти – привилегированные. Были и остались. Прежние особняки московских первогильдейцев заняты под посольства и миссии. Респектабельная тишина и чопорность владеет ими. Цельные зеркальные стекла блестят холодно и внушительно. Стриженые каштаны стоят навытяжку. Светлые дверные доски начищены.

От Кудрина вниз – Новинский бульвар. Это тихий бульвар, адвокатский. Жили на нем когда-то Родичев и Рябушинский. «Золотое руно» журнал издавался. Бродили по нем Бальмонт, Белый, Вячеслав Иванов. Тихий бульвар, культурный. Упирается он в Смоленский рынок. Тут начинается такая кутерьма, что очень просто и запутаться. Во-первых, Арбат. Ну, Арбат уже Андреем Белым описан. Хотя он теперь уже не тот, – по крайней мере, наполовину. Разве Резинотрест на нем описан? А ведь если одни очереди к нему начать описывать, никаких чернил не хватит.

Ну, бог с ним, с Арбатом! Возьмем направление. А куда его возьмешь, если в один узел спутались Плющиха – там ведь клиники, Дорогомилово – там Брянский вокзал, а Девичье поле – Княжий тупик, не говоря уже о нитках переулков, таких перевитых, точно их кошка перепутала?!

Нет, уж оставим это настоящему путеводителю, а сами двинемся вниз к Зубовской. Собственно, про Девичье поле мы рано заговорили. Оно только отсюда начинается. Но посмотрите на него с Зубовской. Разве не кажется вам, что оно охватывает всю Москву? Развилисто-простоволосое, недотепое Девичье поле,

От Зубовской к Пречистенским опять две улицы: Пречистенка и Остоженка. Эти будут поехидней всякого Арбата: «Здесь Цекубу, здесь леший бродит, русалка на пайке сидит». Нет, честное слово, здесь на неведомых дорожках следы неведомых зверей. А уж про избушку на курьих ножках и говорить нечего. Она же на Вшивой горке и сейчас, как сказано в точности, «без окон, без дверей». Прилепились Остоженка с Пречистенкой. Подобрали животы своих особняков. Опустились морщинами и складками переулки и тупики. Такое было житье, спокойное. Теперь старость и тишина.