Том 6. Письма

Только бы вот выбить из него эту оптинскую дурь... — Усматривается связь этих слов с фразой из письма Есенина тому же адресату конца дек. 1917 г. (п. 86): «...черт с ним, с Серафимом Саровским, с которым он <Клюев> так носится...» — «ведь именно Серафим Саровский был духовным отцом оптинского старчества» (наблюдение Л. А. Киселевой в кн. «Николай Клюев...», с. 190). См. также наст. изд., т. 5.

...как из Белого — Штейнера... — А. Белый в те годы был активным сторонником и проводником в жизнь антропософского учения Р. Штейнера. Испытавший в ранней юности определенное увлечение теософскими идеями (см. пп. 21 и 22 и коммент. к ним), Есенин не раз беседовал на соответствующие темы с А. Белым (подробнее об этом см. коммент. к п. 108). В «Раккурсе к дневнику» А. Белого под датой: «1918. Март» записано: «...переезд в Москву Есенина; частые встречи с Есениным; Есенин начинает часто бывать в помещении А<нтропософского> О<бщества>; и даже присутствует при “Эвритмии”» (РГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 100, л. 92). Кружок эвритмии, т. е. искусства сделать слово зримым через движение тела, вела тогда М. В. Сабашникова, в воспоминаниях которой есть несколько слов о ее знакомстве с Есениным (через А. Белого; скорее всего, в Антропософском обществе) — см. ее кн. «Зеленая змея: История одной жизни / Пер. с нем. М. Н. Жемчужниковой», М.: ЭНИГМА, 1993, с. 261–262.

Саркастический оттенок комментируемых слов Есенина свидетельствует, что к тому времени он уже пришел к неприятию тео- и антропософской идеологии и практики.

...«Избяные песни»

. — Этот цикл, опубликованный в Ск-2 (см. о нем, в частности, п. 86 и коммент. к нему), впоследствии открыл вторую книгу собрания стихотворений Клюева в несколько измененном по ср. со Ск-2 виде. В состав «Избяных песен» автор включил следующие 15 стихотворений: «Четыре вдовицы к усопшей пришли...»; «Лежанка ждет кота, пузан-горшок хозяйку...»; «Осиротела печь, заплаканный горшок...»; «“Умерла мама” — два шелестных слова...»; «Шесток для кота — что амбар для попа...»; «Весь день поучатися правде Твоей...»; «Хорошо ввечеру при лампадке...»; «Заблудилось солнышко в корбах темнохвойных...»; «От сутёмок до звезд и от звезд до зари...»; «Бродит темень по избе...»; «Зима изгрызла бок у стога...»; «В селе Красный Волок пригожий народ...»; «Коврига свежа и духмяна...»; «Вешние капели, солнопёк и хмара...»; «Ворон грает к теплу, а сорока к гостям...» (Клюев Н. Песнослов. Книга вторая. Пг., 1919, с. 5–31).

Дошли до того, что Ходасевич стал первоклассным поэтом. ~ Сам Белый его заметил... — Недоброжелательная окраска этих слов, скорее всего, вызвана тем, что в статье А. Белого с апологетическим названием «Рембрандтова правда наших дней» Есенин оказался среди поэтов, предпочтение перед которыми было отдано Ходасевичу:

«...недавно испытывал редкую радость я: слушал стихи <...>. Стихи принадлежали поэту не новому, — и поэту без пестроты оперения — просто поэту. В поэте жила одна нота, которая переживает новейшее,

ибо новейшее не выживает, новейшее при появлении самоновейшего старится; да, пятнадцать уж лет как господствует в поэзии спорт; самоновейшее

вытесняет новейшее; и поэту, которому не пришлось быть новейшим сначала, не уделяли внимания; некогда было заняться им: не до него — Маяковский “штанил” в облаках преталантливо; и отелился Есенин на небе — талантливо, что говорить; Клюев <...> развел баобабы на севере так преталантливо, почти гениально, что нам не было время <так!> вдуматься в безбаобабные

строки простого поэта, в котором правдивость, стыдливость и скромная гордость как будто нарочно себя отстраняют от конкурса на лавровый венок. И вот — диво: лавровый венок — сам собою на нем точно вырос <...>.

Он <Ходасевич>, стоя на месте и не стремясь в новизны, углублял и чеканил гравюрою неколоритные строчки, казалось бы... до классицизма, до стилизации? Нет: до последней черты правдивейшего отношения к себе, как к поэту <...>.

Про Ходасевича говорят: “Да, и он поэт тоже”... И хочется крикнуть: “Не тоже, а поэт Божьей милостью, единственный в своем роде”» (журн. «Записки мечтателей», Пб., 1922, № 5, с. 136, 137, 139; выделено автором).

...и, в Германию отъезжая, благословил. — Ср. с пушкинским: «Старик Державин нас заметил // И, в гроб сходя, благословил» («Евгений Онегин», гл. 8, строфа II — Пушкин 1917, стб. 759). Белый выехал в Берлин из Москвы 20 окт. 1921 г. («Андрей Белый: Хронологическая канва жизни и творчества / Сост. А. В. Лавров». — В кн. А. В. Лаврова «Андрей Белый в 1900-е годы», М., 1995, с. 319).