Том 6. Под солнцем тропиков. День Ромэна

Петька увидел, что на его друга опять свалился приступ дерзкой отваги. Она была уместна в пустыне, но здесь, в городе… С высоты своего табурета Петька испустил негодующее «эх!»

– Не пыхти, пионер. С твоей «игрушкой» ты везде в безопасности. Сколько у тебя осталось зарядов?

– Хватит, – отвечал Петька, перед этим только что заполнивший свежими патронами пустые гнезда револьвера.

Айра Доггед обыденным движением извлек из кармана брюк кругленький белый предмет – алюминиевое яблочко с медным черешком-капсюлей.

– Посмотрите на него! – воскликнул Бамбар-биу с усмешкой, – у него бомбы хранятся в карманах. Видал ты такого оригинала?..

– Не уррони, – сказал Доггед, передавая «яблочко», – урронишь, я никогда не увижу мой паррадный костюм, ай-ай-ай…

Бамбар-биу ушел, и снова Петька почувствовал себя объектом пристального, неприятного внимания.

Доггед с минуту разглядывал его в упор, сверлил черными глазищами, потом подошел тигриной походкой и протянул руку:

– Мистерр Петух дает мне один патрон, кррасная головка, на память…

Может быть, пионер и не отказал бы ему в этой просьбе, если б – другой подход; но противная вкрадчивая тигристость заставила его отшатнуться, свалиться с табурета и больно ушибить ягодицы.

– Проваливай, – сказал он басом, скользнув по кафлям на животе и благодаря этому избегнув цепких рук мохнатины.

Топот ног в передней комнате отвлек Доггеда от пионера. Он поспешно занял место у химических приборов на столике, едва успев крикнуть:

– Спррячь рревольверр, но дерржи наготове.

Дверь распахнулась. Дула ружей. Бородатые лица. Красные мундиры. Трое жандармов ввалились в комнату. Дальнейший разговор шел на английском.

– Попрошу господ не трогаться с места! – выразительно произнес старший жандарм.

Наперекор его просьбе Айра Доггед встал с табурета – громадный, сухой, оскорбленный, держа в руках колбочку с густым ярко-малиновым сиропом.

– Попрошу объяснить, на каком основании врываетесь вы в частную квартиру? – Он вопрошал с внушительностью премьер-министра и еще более внушительно вертел в нервных руках колбочку, к которой невольно приковались взоры всех.

Жандарм, попросивший «не трогаться», слегка вытянулся, сохраняя, впрочем, достоинство, и объяснил:

– Мы видели, сэр, к вам вошел известный преступник, носящий кличку «Бамбар-биу» и еще «1111».

– Не отрицаю, – веско отвечал Доггед, поднимая острый палец, – человек, которого вы называете так странно, был у меня, прося хлеба, и я, как истинный христианин, не мог отказать ему. Но теперь этого человека здесь нет. Он ушел пять минут тому назад, переодевшись у меня в женский наряд. Позвольте, я не кончил. Предвидя ваш вопрос, доложу: он принес с собой узел с платьем, и я не видел необходимости помешать ему переодеваться.

– Очень хорошо, сэр. Мы не можем не верить вам, но вы, без сомнения, разрешите нам бегло осмотреть вашу квартиру. Бегло, очень бегло.

– Вы уже видели эти две комнаты, остается третья. Я дам вам свое разрешение, но… позвольте, – его голос дрогнул трагически, и руки с колбочкой заплясали. – Как честного ученого и гражданина без малейшего пятнышка на своей репутации, подобный обыск меня глубоко возмущает…

– У нас есть предписание, сэр…

– Тем хуже. Вы видите, как дрожат мои руки. Я не поручусь, что во время обыска они не выронят этой колбочки. А если она упадет, ото всех нас останется жалкий прах.

Старший жандарм протянул руку:

– Разрешите, сэр, я ее положу на столик.

– Я не могу доверить ее вашим неловким рукам, – отвечал Доггед, отстраняясь и едва не роняя малинового своего сиропа.

– Хорошо, сэр, – жандарм попятился, рысьим глазом заглядывая в открытую дверь третьей комнаты и пронзив пионера насквозь, – мы уйдем сейчас, но разрешите нам прийти, когда у вас будет более спокойное настроение?

Жандармы ретировались, стараясь ступать мягко и деликатно. Доггед запер за ними дверь, а вернувшись, расхохотался во всю глотку:

– Вы поняли что-нибудь, мистерр Петька?

– Нетрудно было понять, – отвечал пионер, – вы угрожали им этой жидкостью?

– Да, я угррожал. Эта стррашная жидкость – слабительное, которрое я делал для одной лошади.

Затем, спохватившись, он подошел к окну, выходившему на город, и опустил красную штору.

– Теперрь, сэрр, разррешите мне осмотрреть ваш рревольвер, – это он заявил голосом, не допускающим никакого протеста, наступая на пионера тенью от грозовой тучи.

– Отойди, лохматина! – завопил Петька. – Пристрелю, увидишь, пристрелю.

– Зачем «лохматина»? Зачем «прристррелю»? Человека убивать тяжело, мальчика.

Доггед загнал пионера в угол. Не видя иного исхода, тот положил палец на собачку и крикнул в последний раз: «Не дури, образина!» Следивший за его пальцами остро, Доггед всем корпусом вильнул в сторону к стене и, будто поскользнувшись, уцепился за крючок для полотенца. Под пионером расступился пол широкой воронкой. Пионер опустил курок, пролетел вниз жуткое количество метров и упал в воду. Над ним, как сказочный леший, греготал мохнатый чернец…