Том 6. Рассказы и повести

– Разве не я вызвал Мяукина из мрака? – серьезно говорил Туманов, уверенный, что и это примет Ольга Андреевна и даже не очень удивится. – Разве он живет так, сам по себе? Или этот Жмуркин? Или Пуговкина? Это все персонажи моего кукольного театра, дорогая Ольга Андреевна…

– И я хочу быть вашею куклою, – неожиданно проговорила Бессонова, касаясь пальцами его руки, – я кукла… Я кукла…

– Не надо, не надо, – нахмурился тогда Туманов и торопливо стал прощаться.

Каждый вечер уходил Туманов из дома и, когда возвращался, видел свечу в комнате Лидии Николаевны и там, в постели, находил ее, бледную и смущенную, с маленьким томиком в руке. Это было французское издание – L’imitation de Iésus-Christ – книжка, которую она любила.

– Вы еще не спите, Лидия Николаевна?

– Нет еще, Богдан Юрьевич.

– Прежде вы раньше засыпали… Вам нездоровится, Лидия Николаевна?

– Нет, я здорова совсем. А как она? Как она чувствует себя?

– О ком вы говорите, Лидия Николаевна?

– Об Ольге Андреевне Бессоновой. Разве не догадались вы, о ком я говорю?

– Почему вы спрашиваете именно о ней?

– А у меня такое чувство, Богдан Юрьевич, что и никого сейчас в мире нет – только мы, трое.

– Странно.

– Я все лежу и думаю. Вот вы приходите к ней. Какое у нее лицо, думаю я. Потом думаю, холодные у нее руки или горячие. О чем вы говорите с нею? Как звучит ее голос? И что у нее в глазах тогда? Я думаю только о ней, только о ней… Больше ни о ком.

– Напрасно это, Лидия Николаевна.

– Не знаю. Может быть. А вы целовали ее, Богдан Юрьевич?

– Зачем вы так говорите?

– Я сама не рада, что так говорю… Только мне все мерещится, представляется… Вот я и не сплю от этого.

– Представляется?

– Да, представляется – все, все… Так, что я даже вот этих стен не вижу и ничего не вижу, только ее да вас… А, впрочем, иногда и комнату вижу, не эту, а другую комнату.

– Какую комнату?

– Как вам сказать? Не очень большую. Лари в стене, сундуки есть… Комод красный… На комоде зеркало круглое…

– Зеркало круглое? Вы разве были там, у Ольги Андреевны?

– Нет, не была… А вы целовали ее, Богдан Юрьевич?

– Молчите, молчите, – твердил Туманов невнятно.

Однажды, после такой ночной беседы, он стал на колени у постели Лидии Николаевны и начал бессвязно умолять ее, чтобы она не думала больше об этих свиданиях его с Бессоновой, «что все это так только», что «это пройдет»…

Лидия Николаевна неожиданно села на постели, спустив на пол босые ноги, и зарыдала. Как-то сразу припухли ее губы, и покраснели глаза, и пальцы рук стали влажными от слез. Туманов целовал эти мокрые пальцы в отчаянии и ужасе.

– Уедем. Уедем отсюда, – твердила она, заглядывая ему в глаза.

На другой день Туманов попросил губернатора назначить его на один из врачебных пунктов в тайге. А через три дня он уже уехал в улус и стал жить в глубине Амгинско-Ленского плоскогорья, где спит черная тайга, где распростерлись безмолвные озера и где бродят по диким лугам со своими стадами непонятные якуты.

XVII

Туманов поселился в тайге. Жаркая и пустынная глушь раскинулась теперь вокруг его юрты на много верст вокруг. Он был рад уединению. События недавних дней казались ему теперь далеким прошлым. Наконец-то поймет он, зачем он пришел в этот мир. То, что было в городе, это все злые сны.

Пора проснуться. Кто-то послал ему эти вещие сны, как предостережение. Так он думал. Так верил.

У Туманова был досуг. Больных было мало. Не очень охотно лечились якуты у русских. Шаманы лучше лечили. Да и не так легко ехать за десятки верст – и, может быть, напрасно. А русских было мало – лишь изредка приезжал заседатель или купец-меняльщик, а тут, в улусе, жил один лишь поп Никита с семьею, да писарь Шарудин, давно уж от водки полоумный.

Июльские ночи в тайге звездны и сини. Где-то за темною бархатною завесою горят незримые костры, и жарко от них земле. Но недолго пылает это лето: как-то неожиданно на еще неостывшую землю падает белый покров и наступает лютая зима. Туманов боялся этой белой гостьи; ему хотелось, чтобы медлило лето, и он жадно вдыхал смольные запахи тайги – и днем, и ночью.

Так жил в таежной пустыне Туманов, и ему казалось, что он хорошо сделал, покинув город и, главное, Ольгу Андреевну. Но почему-то мерещилось ему ее бледное лицо, с алыми губами, и чудился ее шепот:

– Я ваша кукла, я кукла… Я кукла…

Когда Туманов бродил по окрестностям с ружьем, он не раз ловил себя на странной мечте о Бессоновой: как будто здесь, в тайге, он мог ее встретить.

Туманова смущали эти напрасные мечты, и он спешил домой в странном волнении. Там, в юрте, он находил Лидию Николаевну. Она, как всегда, сидела за пяльцами все в том же наряде – и краснела, как девочка, увидев мужа.

– Сегодня, Богдан Юрьевич, ходила я к озеру, – говорила она, улыбаясь, – там ирисов много… Ах, как хорошо здесь, в тайге!..

– Да, хорошо.

– А вам не кажется, Богдан Юрьевич, что у тайги сердце есть и глаза тоже, и что вообще она живая?

– Конечно, живая. Иначе и быть не может, Лидия Николаевна.

– Я в нее влюблена, должно быть.

– Вот хорошо, что вам не страшно здесь. Иные боятся.