Том 6. Созревание плодов. Соляной амбар

Андрей Криворотов в тот день проснулся поздно, – он сдал экзамены в гимназию уже год тому назад, в этом году гимназия открылась в самом Камынске, но занятий в гимназии не было, по революционному времени. За окнами лила серая изморозь. Отец в столовой громко стучал ложечкой о стакан, размешивая сахар, – явно расстроенный, в нерешительности. В доме знали уже о железнодорожной забастовке и о забастовке на фабрике Шмуцокса, – и папа пребывал в домыслах. Андрей слышал уже о партиях и намеревался быть или социал-демократом, или эсером, вообще революционером, ясных представлений в этих вопросах не имея: отец на эти темы с сыном не разговаривал, считая вопросы о партиях не его делом и тем паче не сыновним за малым сыновним возрастом, – с Леонтием Владимировичем Андрей не занимался уже, сдав экзамены; Леонтий Владимирович был очень занят, его почти никогда не было в коммуне, или он был окружен взрослыми, – и даже с Климентием Обуховым, другом и товарищем, Андрею не удавалось поговорить как следует; Климентий пропадал на станции и отмалчивался, дружба явно иссякала; Климентий упрекал все время друга в болтовне, а сохранение тайны для Андрея действительно было примерно тем же, что сохранение горячего угля в кармане штанов… За окном моросил дождик. Андрей сел против отца в столовой, как отец, громко размешивал сахар в стакане.

– Не шуми, сынок, – сказал папа.

– Забастовка! – во здорово!.. – сказал Андрей. – Папа, что же теперь будет?!

Иван Иванович помолчал, ответил сердито:

– Я не пророк Иезекииль, чтобы на глупые вопросы отвечать, здорово или не здорово… И ты не суй носа не в свое дело. Молод еще!.. Пей чай, пока он есть, и не шуми.

Грязищи развезло за окном неимоверные. Делать дома было совершенно нечего и сидеть дома – не к чему. Посмотреть на забастовку – казалось необходимым. Все эти дни были необыкновенными, когда никак не известно было, что делать, а поэтому ничего у Андрея и не делалось, даже до скуки. Очень захотелось повидать Климентия, расспросить, как и что, поделиться своими соображениями, – сходить вместе на фабрику Шмуцокса посмотреть, как бастуют. Андрей стал в прихожей напяливать на себя шинель и ботики.

– Ты куда? – спросил отец.

– Погулять.

– В этакую-то грязь?

– А ты сам говоришь, что простуды не бывает…

– Действительно, простуды, как таковой, не бывает, но охлажденный организм создает наиудобную среду для развития инфекционных бактерий… Сиди дома.

– Як Климентию, в козла поиграть.

– Пошли за ним Настю.

Андрей повесил на место шинель, сел у окна заниматься рисованием, – подождал, пока отец углублялся в раскладывание пасьянса. – Оделся потихоньку и вышел в слякоть и изморозь, направился в Чертаново. Улица пустовала. Климентия дома не было. Ванятка Нефедов также отсутствовал, ушел в город. Андрей решил в одиночестве идти на Марфин Брод, через город. Дошел до Кремля. Улицы здесь также пустовали, в мокроте. У съезда с Кремля на Подол стояли два верховых казака. В стороне под навесом часовни расположились наблюдатели. Бородатый казак преградил дорогу Андрею, крикнул строго:

– Эй, гимназистик, тебе куда?!

– Мне?… я прогуляться.

– Ну, тогда гуляй другой дорогой. Ишь, под дождем ему прогулки!

Андрей отошел под навес к часовне. Люди под навесом стояли мокрые, настороженными, злыми, стараясь походить на безразличных.

– Гады и есть скорпионы, – сказал сапожник Галкин так, чтобы слышали все, кроме казаков. – Все дороги обложили, мальчонку и то нельзя по своему делу пройти…

Из-под горы, с Подола, усталые, вымокшие до нитки, в грязи до колен, поднимались женщины, человек пятнадцать, работницы с фабрики Шмуцокса. Среди них была Клавдия Колосова, мать Анны. Ноги женщин скользили по слякоти съезда, женщины поднимались с трудом, медленно. Казаки поехали навстречу женщинам.

– Смиррна! – заорал бородатый казак. – Ни с места! шагай обратно!..

– Откеда? – коротко, злобно спросил молодой, безбородый, с вихром из-под фуражки, – и наехал на переднюю женщину.

– Не озоруй, охальник, – сказала женщина, пятясь от лошади, поскользнулась и упала на четвереньки.

– Откеда? – спросил тихо чубатый казак. – С фабрики?

– А то откуда же? – с фабрики, с каторги!.. – крикнула женщина, стараясь подняться.

– Аксанов, стегай их! – сказал безбородый, наклонился, свис с седла и ударил нагайкой женщину, упавшую около его лошади.

Казаки хлестали женщин по плечам и лицам. Женщины закричали. Женщины побежали обратно, вниз на Подол, скользили, падали. Казаки гнали их до полгоры.

Люди под часовенным навесом не двигались. Сапожник Галкин шептал побледневшими губами:

– Ух, гады, гады, прости Господи, силы моей нету… Андрей пришел домой совершенно разбитым.

У него дрожали челюсти, и их сводило в зевоту до слез. Он незаметно пробрался в свою комнату. В комнате было темно от дождя. Андрей поспешно переменил белье и с непонятным ему удовольствием надел старые, не гимназические, догимназические штаны и рубашку. Челюсти не переставали дрожать. Андрею хотелось, чтобы дома было, как до гимназии. Вошел отец, спросил грозно:

– Где был?