Том 9. Письма 1915-1968

В Москве, дома, все расскажу. Много удивительного. Босфор — это неслыханно, неожиданно, как будто у тебя на глазах проходит сказка. Стамбул оглушителен, Айя-Со-фия потрясает до слез. Да и многое здесь потрясает до слез, — приходится сдерживаться, — и Мраморное море и «море богов» — Эгейское море — праздничное, лиловое, затянутое голубым сверкающим туманом. И сквозь туман идут и идут древние, великие острова из розового известняка, серебряные от масличных рощ — Лемнос, Милос (где нашли Афродиту Милосскую), Лесбос, Санторин. Удивительный воздух, навстречу идут турецкие фелюги, расписанные киноварью, охрой, зеленью и синькой так ярко, что этому позавидовал бы сам Ван Гог.

Стамбул — это мировое торжище, — весь в минаретах, мечетях, дворцах, базарах, где продают летающих рыб, смешение всех народов, всех костюмов мира, сотни кораблей от древних парусников до белых пассажирских гигантов, сады и кладбища и леса кипарисов среди домов, древние акведуки рядом с американскими отелями — «последним криком» архитектуры. Все это расскажу — от Стамбула кружится голова.

Завтра на рассвете должны прийти в Пирей — гавань Афин.

Я встаю на рассвете, но днем сплю в шезлонге в тени на палубе. Совсем здоров. А как ты, Танюша. Почему не телеграфируешь о себе. Что в Москве и Тарусе?

Здесь из приятных людей — Акимов и ленинградские писатели Рахманов и Катерли. А все остальные — карловарские.

Целую тебя, светлая моя, очень-очень.

Твой Котенъка.

Алешка! Я видел мулов, обвешанных серебряными монетами, бубенцами и лентами с огромными серьгами из бирюзы в ушах. И видел мальчиков-турчат, они ходят колесом по улицам и продают американскую жевательную резинку. И видел такие пароходы, что даже ты не смог бы их обегать по всем палубам за весь день.

И еще много-много видел и буду рассказывать тебе «по заказу», когда приеду.

Целую тебя, мой мальчик.

Твой папа.

Галка, прелесть моя, кажется, кончаются чернила. Это ужасно. Завтра буду в Афинах — на твоей далекой старой прародине. Все вокруг — ошеломляюще и прекрасно, — об этом не напишешь, — все тебе расскажу.

Сейчас был неправдоподобный закат из всех красок мира, а теперь — ночь, пароход как будто висит во мраке, и с далеких островов приходит ветер со слабым, но явным запахом лимона.

Целую тебя, моя девочка.

Твой К. Г.

Я все время ловлю себя на том, что представляю маму, Алешку и тебя в этих необыкновенных и древних местах, и меня мучает совесть. Ты и Алешка должны все это увд-деть, — у вас все впереди.

Т. А. ПАУСТОВСКОЙ

20 сентября 1956 г. Ламанш. 6 ч. утра

Танюша, радость моя, золотые височки, пишу всего несколько слов, — подходим к Гавру, и все пассажиры готовятся к Парижу, как к какому-то большому празднику, — даже самые толстокожие. Сыро, пасмурно, качает, и на горизонте горят еще маяки Франции и Англии. Океан был милостив, — шла только огромная, но плавная мертвая зыбь. Долго шли вдоль берегов Португалии, — пустынной страны с развалинами старинных крепостей и замков и суровыми монастырями.

Как ты, маленькая моя? Я здоров, за все время плаванья не было ни одного приступа астмы.

В Средиземном море спал на палубе, дул сырой и жаркий ветер, и костюм и рубахи промокали от него мгновенно. Рим меня потряс, и я многое понял, о чем мы только смутно догадывались раньше.

Я очень стосковался по тебе, по Алешке — по этому нашему маленькому чуду, — по Галке.

Много не пишу, так как это письмо придет, наверное, позже моего приезда и будет только «сувениром»,

Трудно писать, — качает.

Очень-очень тебя целую, родная моя Танька, и целую всех,

Твой Костъка,

В дороге много записываю и много снимаю, — не знаю, что получится. В Риме у меня сломался аппарат, поэтому многого не снял. Сейчас радист починил его.

Еще раз обнимаю тебя, Танюша, Будь спокойна.

Н. Д. КРЮЧКОВОЙ

16 ноября 1956 г.

Дорогая Надежда Дмитриевна!

Я все еще лежу со своим нелепым воспалением печени. Но сейчас уже лучше.

Посылаю 2-й том. У меня есть поправка к «проспекту».

В 3-й том я хочу включить «Золотую розу» и семь маленьких повестей, а в 4-й том — все три автобиографические повести («Далекие годы», «Беспокойная юность» и новую, только что законченную «Начало неведомого века»). В 5-м и 6-м томах пойдут, как и было решено, рассказы.

Дело в том, что автобиографические повести я не хотел бы разбивать, их надо печатать в одном томе. Кроме того, я не хотел бы печатать «Рождение моря», а при такой расстановке вещей отсутствие этой повести будет вполне «безболезненным» (в смысле объема и цельности собрания).

Как Вы думаете?

Всего Вам хорошего. Когда у Вас будет телефон?

Глубокоуважаемый Александр Кузьмич!

Я очень благодарен Вам за Бунина, за Вашу статью о нем и за бунинские письма. Извините, что пишу Вам с таким опозданием, — меня не было в Москве, а потом я болел и до сих пор еще не оправился.