Читаем Том 9. Письма 1915-1968 полностью

Том 9. Письма 1915-1968

Дорогой товарищ Сивриев, — никак не привыкну писать с таким официальным обращением к Вам. Только что получил Ваше письмо и журнал (и газету с «Живописной Болгарией»). Большое спасибо.

Пишу я редко (письма), — не удивляйтесь. Мне почему-то трудно писать письма. Может быть, потому, что я вообще много пишу и устаю от самого процесса писания.

Я пробуду в Ялте, очевидно, до апреля. К тому же времени думаю закончить книгу. На днях сюда приедет на несколько дней Татьяна Алексеевна.

Только что получил письмо от Чернышева. Все собираюсь написать Каралийчеву, но все «не доходят руки». На днях напишу обязательно, — мы постоянно вспоминаем вас всех и Каралийчева с его мягкостью, сердечностью и доверчивыми и добрыми глазами. Человек он, конечно, замечательный. Да, кажется, я не писал Вам, почему «Живописная Болгария» попала в журнал с небольшим, к сожалению, тиражом и не очень широко известный и у нас и у вас. Дело в том, что перед моим отъездом в Болгарию этот журнал взял с меня слово, что я им напишу маленький очерк о Болгарии. Я обещал. Я когда приехал, то они меня взяли «за горло» и мне пришлось отдать им очерк, который предназначался для «Огонька». Досадно, конечно, но я ведь не последний раз пишу о Болгарии.

Лекарство мне очень помогает. Я, естественно, боюсь, что оно кончится и тогда мне будет худо. Было бы, конечно, замечательно, если бы его можно было бы еще достать в Софии и переслать мне. Но меня очень смущает денежный вопрос. Я — в долгу перед Вами, и еще неизвестно, когда смогу этот долг отдать. Вы не волнуйтесь, если не найдете это лекарство, — я, очевидно, смогу выписать это лекарство через мою переводчицу на французский язык Она живет в Париже.

В мае я, очевидно, поеду в Польшу, куда меня приглашает гостем Союз польских писателей. Потом поживу у себя, под Москвой, а на август мы с Татьяной Алексеевной хотели бы поехать, захватив Алешу, в Созополь — отдохнуть и половить рыбу.

Привет всем — Каралийчеву, Чернышеву, Андрееву, Северняку, Станчеву, Марианне Панчевой, Ладе Галиной, Саше-шоферу и всем, кто меня помнит.

Низко кланяюсь Вашей жене и целую моего милого маленького друга Веселину.

Обнимаю Вас. Будьте счастливы.

Ваш К. Паустовский.

Т. А. ПАУСТОВСКОЙ

4 марта 1960 г. Ялта

Танюша, милая моя, это — не письмо, а коротенькая записка. Тороплюсь, — через полчаса уезжает в Москву Лева Устинов и повезет предисловие к Топырчану и эту записку. Получил твое письмо, — ты не представляешь, как я обрадовался ему и как все, что ты думаешь, совпадает с тем, что в последнее время думал я. Но об этом напишу завтра или послезавтра.

Посмотри предисловие, — я в нем не уверен. Если Аркадию не понравится, то ничего не поделаешь. Во всяком случае, он может делать с ним все, что нужно. Передай ему привет.

Вчера видел какую-то картину (среднюю), но там сняты мальчики Алешкиного возраста, у всех на темени волосы расходятся завитком, как у Алешки, — очень смешно и трогательно. Поцелуй его в это место.

Сейчас уже отдал все литературные долги и засел наконец-то за книгу. Вчера выпал снег. Холодно. Я не выхожу — только в столовую. Дышу сносно. Поцелуй мальчика и всех. Целую тебя, родной мой человек. Не уставай и пе болей.

Твой Костъка.

Л. Н. ДЕЛЕКТОРСКОЙ

9 апреля 1960 г. Ялта

Дорогая Лидия Николаевна, спасибо за Ваши письма. Я перечитываю их, и у меня при этом всегда бывает такое чувство, что мы только что поговорили о многом и только что расстались. Может быть, поэтому я так опаздываю с ответами. К тому же, как это ни покажется смешным, я устаю от писания, — до мозолей на пальцах.

Я совершенно согласен с Вами во всем, что касается перевода моих вещей. Вы лучше знаете французского читателя, а для меня он — загадка.

Я хочу умолять Вас об одном, — не сердитесь на меня, если до Вас дошел третий номер журнала «Октябрь» за этот год. Там у меня напечатан очень свободный по трактовке материала, в достаточной степени импрессионистический очерк о Париже: «Мимолетный Париж». И там есть несколько абзацев о Вас, — может быть, это не точно, но такое у меня от Вас осталось впечатление и настроение, и я его ценю в самом себе.

Простите за лирические отступления и поэтические вольности, а если Вы рассердитесь, то напишите мне прямо об этом, — м*не будет легче.

На днях я уезжаю из Ялты в Москву. В мае, может быть, поеду в Польшу; а осенью, если удастся, в Париж. Но это, кажется, «пустое мечтание».

Сейчас кончаю пятую книгу (или ч; асть, не знаю, как назвать) «Повести о жизни». Это пока еще только 1922 и 1923 годы на Кавказе — в Грузии и Армении. Материалу даже слишком много.

Моя астма мучает меня понемногу (а иногда и помногу). Осенью в Болгарии я дышал «как бог».

Гранин не подает признаков жизни. Рахманов пишет, что получил от Вас «очень интересное и милое письмо».

Будьте спокойны и счастливы. Не болейте никакими гриппами и даже насморками. Привет сестре и Поль. И не сердитесь на меня.

Ваш К. Паустовский.