Том 9. Письма 1915-1968

Вместо фамилии Бестужев можно назвать его Бородиным, я не очень возражаю против этого, хотя опять удивляет эта маленькая «перестраховка». Много лет «Северная повесть» издается, переводится на все языки, и наш и даже западный читатель принял и полюбил это имя, и ни разу никто не додумался до того, что кто-то и где-то подымет ненужную и, по существу, глупую дискуссию по этому поводу.

В экземпляр, который я возвращаю Вам, я внес несколько незначительных поправок. Вы их найдете. Между прочим, в то время военные не носили бород, бороды были даже запрещены.

Подъем французского флага (эта придуманная деталь лежит в одном ряду с метро и ледоколом) — явная натяжка. К чему эти лобовые решения всем понятных вещей? Тем более что это просто неправдоподобно, подъем революционного флага только ставит под опасный удар беглецов, и такой умелый капитан, как Пинэр, этого никогда не сделает.

Да, еще мелочь — где-то в ремарках я заметил выражение: «говорит с наигранным пафосом». Никакого пафоса — ни наигранного, ни подлинного — не нужно. Это звучит безвкусно и не натурально, — пафос заключается в самой вещи, которую надо играть с максимальной простотой. Тогда внутренний пафос дойдет до читателя с большой силой, чем все эти трамбле, дрожащие и возвышенные голоса и подвывы.

Вот и все. Все остальное, что Вы пишете, — приятно и хорошо.

Спасибо за хороший сценарий. Если меня пощадит моя астма, то я, может быть, попаду в Ленинград. Но вряд ли. Если Вы сочтете это нужным, то доведите мои замечания до сведения М. И. Ромма. Передайте ему мой сердечный привет.

Жду фото — интересно.

Татьяна Алексеевна Вам кланяется.

Крепко жму руку и уверен в Вашем успехе.

В Ялте я пробуду, очевидно, до апреля.

Ваш К. Паустовский.

В сцене похорон стоит, может быть, дать глухой музыкальный фон «Вечной памяти»? Как Вы думаете?

Е. Н. АНДРИКАНИСУ

8 февраля 1960 г. Ялта

Дорогой Евгений Николаевич! — получил фото. Большое спасибо. Что сказать об отдельных кусках фильма, присланных Вами?

Только одно, — если бы вся картина была такой чистой, сильной и действенной, как эти куски, то, очевидно, сбылась бы самая затаенная мечта режиссера и столь же затаенная мечта автора о полном слиянии прозы и кино. Хорошо. Очень хорошо.

Прекрасный пастельный тон, хороши образы людей. Они нигде не идут вразрез с теми людьми, каких я видел, говоря старомодно, «своим внутренним взором», когда писал повесть. Прекрасны все главные герои. Удивительно хорош Лобов. Анна (Ева Мурниеце) обаятельна. Но нужно, чтобы какой-то нежный внутренний плач сопровождал ее любовь, как предчувствие, как ощутимая близость трагедии. Просто мне хотелось, чтобы в сценах любви была грусть, тогда они будут очень сильными. Но это, конечно, не устраняет улыбку и даже смех там, где это естественно. Эти мои слова — вовсе не обязательны для Вас. Просто подумалось. Кстати, там, где Анна на маяке, обратите внимание на ее правую руку. Мне кажется, что в таком ракурсе руку снимать не стоит. Но — это мелочи.

Теперь о проходе Мари и Тихонова по Ленинграду. Чем проще будет эта сцена — тем лучше. По-моему, текст письма Бестужева должен войти совершенно органично в сцену на Мойке. Тихонов может сказать: «Это были тяжелые годы. Я никогда не забуду, что написал Бестужев Анне…» — и дальше на фоне музыки те слова Бестужева, которые Вы привели в письме.

Увы, в Доме писателей нет магнитофона. Я приеду в Москву, очевидно, в конце марта. В конце апреля или в мае я приеду в Ленинград и Выборг, чтобы посмотреть на съемку. Мешать Вам не буду. В июне я еду в Польшу. В общем, мы, очевидно, увидимся еще до Ленинграда. Во всяком случае, сговоримся.

Привет всем артистам, всем работникам фильма. Я очень им верю.

Будьте здоровы и счастливы. Пишите.

Ваш К. Паустовский.

Что касается прически Анны в сцене на ветру, то я с Вами согласен.

К. А. ФЕДИНУ

8 февраля 1960 г. Ялта

Костя, милый, спасибо за твое маленькое и ласковое письмо. Не отвечал так долго потому, что «записался», — столько пишу, что у меня появился страх перед ручкой ti чистыми листами бумаги. Просто устал, да и глаза сдают, — все время перед глазами струится, как по стеклу, вода. Но, в общем, все это — чепуха, лишь бы работать и успеть сделать то, что задумано.

Я очень отошел от Москвы и не жалею об этом. Здесь тихо, стоит вот уже неделю удивительная, пушистая, залитая солнцем приморская зима. В огромном доме нас всего пять-шесть человек. Несмотря на снег, в воздухе пахнет цветущим миндалем. Пишу, читаю, думаю о прожитой жизни и начинаю понимать, что в больших годах есть своя — тоже большая — прелесть.

Кончаю пятую книгу (автобиографическую), потом, благословясь, буду писать вторую книгу «Золотой розы». Свободную и «нахальную» книгу. Лишь бы она получилась.

Где ты и что ты? Был ли у Ивана Сергеевича? И где он? Я полюбил его так же молчаливо, как и он молчаливо живет на свете.

Как Нина? По стране ходят слухи о талантливом скульпторе Роговипе. А я не видел его скульптур. Я надеюсь, что Саша, загадочно улыбаясь, как-нибудь мне их покажет.