Том четвертый. Лезвие бритвы

- Совпадений-то два, - тихо и морщась, точно от боли, возразил Ивернев.

- Как так?

- Первое: два человека - обоих интересуют какие-то данные из неопубликованных, не маршрутных, а личных дневников отца. Второе: оба носят совершенно одинаковые кольца, каких мы ранее ни на ком другом не видели.

- Ишь ты! В самом деле! Так ты думаешь, что твоя Тата...

- Ничего я не думаю и не хочу думать! - резко воскликнул Ивернев.

- Думать придется, - со вздохом ответил Андреев. - Смерть как не люблю таких дел. Разом вспоминаешь, что, кроме земной коры, пустынь, лесов и гор, есть всякая гадость заугольная и подпольная. Ощущение, что ходишь по полу, а пол-то стоит на болоте и под ним что- то копошится.

- Ну, это вы уж чересчур, Леонид Кириллович. - Горькие морщины выдавали внутреннюю борьбу Ивер- нева.

- А вот и Каточек! - преувеличенно громко приветствовал Андреев входившую жену.

- Курил опять? - подозрительно спросила та. - А где же клятвы и решения?

- Да вот, понимаешь, Каточек, тут разволновался насчет Индии. Едет вот, - он кивнул на Ивернева.

- Ну и что? Мстислав - в Индию, Финогенов - в Африку, завтра еще кто-нибудь из твоих учеников отправится в Афганистан или Ирак. Тебе не придется папиросы из зубов выпускать...

- Нет, нет, согрешу разок и больше не буду! Как там насчет чаю? Сейчас придет один геолог, с Дальнего Востока.

- Кто такой?

- Ты не знаешь. Он геолог-эксплуатационник.

- Да, этих совсем не знаю. По-моему, скучный народ.

- Бывает, бывает. А где Ритка?

- Укатила в театр. С твоим турком. Он ей ответное приглашение сделал. И мне это не нравится, чертить крылом вокруг нее принялся. А Рита, знаешь, девчонка горячая, шальноватая, вся в отца!

- Благодарю вас! - Андреев низко поклонился. - Но вообще-то... конечно...

- Может, изъяснишься понятнее?

- Потом. Чуть-чуть повременим с чаем. Эксплуатационник будет с минуты на минуту.

После ухода «геолога с Дальнего Востока» Ивернев и Андреев еще посовещались в кабинете, но так ни к чему и не пришли.

- Останешься ночевать! - геолог поднялся. - Проветри как следует, накурил. Пойдем принесем постель.

- Не засну я, Леонид Кириллович!

- Постарайся! Впрочем, как знаешь. А мне надо выспаться, с утра важный совет. Значит, договорились. Дерагази приглашу, пока ты еще здесь, а «геолог» будет наведываться. Только как кольцо увидишь, чтоб ни сном, ни духом, а то он прав - спугнем. А Ритка пусть повертится у него под носом, может, он и с ней заведет разговор на ту же тему.

- А вы не боитесь за Риту?

- Девчонка она очень открытая. Я с ней поговорю, она мать не так слушает, как меня! Рискнем немного.

«Вот эта железная лестница, и она знак радости. И этот вечер самая хорошая и светлая радость», - думал Гирин, поднимаясь к Симе.

Сима встретила его в черном свитере и широкой серой юбке. Гирин стал расспрашивать о работе, о спорте. Сима вдруг разоткровенничалась и рассказала ему все о «халифе Гарун-аль-Рашиде» и его «великом визире». Удивительно наивную и добрую попытку найти свою собственную справедливость увидел Гирин в бесхитростном рассказе Симы. Она сидела против него, слегка смущенная, выпрямившись и положив на колени сцепленные руки, а ее громадные серые, широко открытые глаза смотрели прямо в лицо Гирину с доверчивой надеждой на одобрение. Нестерпимая, подступающая к горлу нежность проснулась в нем.

- Когда я слушаю вас, мне хочется стать верным телохранителем халифа, - вдруг сказал он.

Сима внезапно покраснела, вскочила и прошлась по комнате.

- Я ни разу не видел вас в брюках, - сказал Гирин, чтобы переменить тему. - Вы их не носите?

- Обычно нет.

- Почему?

- Они не годятся для моей фигуры, вот и свитер тоже не очень, - девушка покраснела еще больше. - Обязанность хозяйки - приготовить чай, - сказала она свойственным ей полувопросительным, полуутверждающим тоном и вышла.

Гирин пересел к пианино, медленно перебирая пальцами клавиши. Их прохладное и гладкое прикосновение было приятно и немного грустно, как воспоминание о чем-то далеком и утраченном. Звонкой капелью с весенних берез начали падать звуки одной из любимых песен Гирина, прошедшей с ним по жизни. Сима вошла стремительно и присела на ручку кресла, совсем рядом с черной боковиной инструмента.

- Иван Родионович, - прошептала она, - еще. Я так люблю эту вещь.

Гирин повиновался. Сима сидела, как изваяние, пока не вспомнила про чайник.

Японская песня «Сказка осенней ночи», только дважды слышанная им по радио, врезалась в память Гирина, как все, что сильно нравилось ему. Прижимая обе педали, он старался извлечь звуки, похожие на звенящие протяжные ноты кото и семисена. Они взлетали печальными сумеречными птицами, метались над темными водами молчаливых озер и замирали, удаляясь в безграничную ночь. Эта картина рисовалась Гирину в звуках песни и размеренном медленном аккомпанементе. Негромко подпевая мелодию, Гирин не заметил, как снова появилась Сима.

- Мне кажется, что я давно знала и любила это, - задумчиво сказала она. - Может быть, потому, что здесь звучит наша женская печаль.

- Почему именно женская? Мне кажется, что и мужская тоска тоже сюда подходит.