Томъ седьмой. Духоборы въ Канаде. — Белая Арапія. — Искатели

— Пущай пользуются, бѣдняжки, — говорили мнѣ бабы. — Мы имъ даже имена надавали: Машка да Мишка.

Овражки и земляныя бѣлки доставляютъ больше хлопотъ. Въ поляхъ они пользуются общею безнаказанностью, но на огородахъ, въ особенности у капустныхъ грядъ, женщины и подростки ставятъ для нихъ силки и деревянные капканы. Однако, поймавъ маленькаго хищника, духоборскіе охотники высвобождаютъ его изъ петли, уносятъ на поле и отпускаютъ на свободу.

— Такіе они безпокойные, Богъ съ ними, — жаловались мнѣ бабы. — Только отпустишь его, не успѣешь домой прійти, а онъ на трехъ ногахъ черезъ дорогу скачетъ и опять въ капусту.

— Этакъ, пожалуй, къ вамъ со всей округи звѣри и птицы соберутся, — высказалъ я предположеніе. — Они вѣдь умные, знаютъ, гдѣ ихъ обижаютъ, а гдѣ нѣтъ.

— Что же дѣлать? — возражали духоборы. — Мы вотъ, даже когда сѣемъ, наговариваемъ: «Зароди, Господи, на всякую живую тварь: на звѣря и птицу; на нищаго, — можетъ, попроситъ; на вора, если захочетъ украсть; дай и на его долю»… Значитъ, звѣрю и птицѣ тоже дается часть…

Разумѣется, такое благодушіе по отношенію къ овражкамъ и бѣлкамъ мыслимо только среди канадскаго простора и плодородія. Духоборы, впрочемъ, идутъ дальше и даже мечтаютъ облечь свой золотой вѣкъ въ художественныя формы.

— Вотъ выкопаемъ каналъ вокругъ Отраднаго, — говорили мнѣ нѣкоторые энтузіасты, — напустимъ туда рыбъ разныхъ, лебедей привадимъ, птицу разведемъ и будемъ глядѣть на нихъ и радоваться. Пусть всякая живность хвалитъ Господа…

Не обходится, конечно, безъ мелкихъ инцидентовъ противоположнаго характера.

Однажды, въ самый разгаръ нашихъ преній о вегетаріанствѣ, жена Вани Подовинникова, Аксинья, впопыхахъ вбѣжала въ комнату. Это была пожилая баба, здоровая, какъ гренадеръ, очень кроткаго и молчаливаго нрава. Отъ постоянной возни съ масломъ одежда ея и вся фигура пріобрѣли какой-то тусклолоснящійся блескъ. Но теперь на ней лица не было.

— Сдѣлайте мнѣ мышеловку, — трагически возгласила она, выбѣгая на середину комнаты. — Я буду ихъ ловить!

— Кого ловить? — спросилъ Алдоша.

— Мышовъ! — кричала Аксинья. — Ловить и убивать!

Она ужасно боялась мышей, и теперь, когда она полѣзла въ поставецъ за хлѣбомъ, мышь выскочила оттуда и прыгнула ей на грудь.

— Если ты будешь ловить мышей, — отозвался Ваня съ своего мѣста, — значитъ, ты будешь ужъ не Аксинья, а кошка…

Аксинья тотчасъ же стихла.

— Боюсь я мышовъ, — пояснила она. — Ну, такъ придѣлайте мнѣ замокъ къ поставцу, чтобы они не заскакивали, гадины этакія…

Въ другой разъ въ одной изъ деревень женщина убила на своемъ огородѣ змѣю и вынесла ее на палкѣ на улицу. Сбѣжались ребятишки и нѣсколько взрослыхъ.

— Зачѣмъ ты ее убила? — серьезно спросилъ пожилой духоборъ въ мохнатой шапкѣ и съ посохомъ въ рукахъ.

— Какъ зачѣмъ? — возражала женщина. — Вѣдь это змѣя!

— Нѣтъ, ты постой, — настаивалъ духоборъ, — почему она змѣя?

— Какъ почему? — кипятилась женщина; — вѣдь кусается, тварюка!

— А развѣ она тебя укусила? — спросилъ защитникъ змѣи.

— Дамся я! — сказала женщина съ негодованіемъ. — Она черезъ дворъ лѣзла…

— А ты что? — допытывался оппонентъ.

— А я за ней съ палкой поднялась! — сказала женщина.

— А она что?

— А она побѣгла! — сказала женщина. — На, небось, не убѣжала, — прибавила она торжествующимъ тономъ.

— Ну, вотъ, — спокойно доказывалъ оппонентъ, — она себѣ лѣзла по своему дѣлу, никого не трогала, а ты на нее кинулась, какъ разбойникъ. Ты говоришь, она кусается, а я вижу, ты ее укусила, а не она тебя. Значитъ, по всему выходитъ, не она, а ты змѣя…

Въ отношеніи вегетаріанства Алдоша заходилъ гораздо дальше большинства и не хотѣлъ дѣлать никакихъ уступокъ.

— Мясо исти — разбой, — говорилъ онъ, — а молоко — грабежъ. Теленочекъ все одно, что ребенокъ. А ты что бы сказалъ, кабы у твоей жены изъ-подъ ребенка молоко отбирали?

Алдоша, разумѣется, также не признавалъ за людьми права употреблять скотъ для работы.

— «Вся тварь земная стонетъ, ожидая милости отъ сыновъ Божьихъ», — цитировалъ отъ извѣстный текстъ.

Въ прежніе годы Алдоша былъ извозчикомъ. У него было три четверки лошадей, и онъ разъѣзжалъ по городамъ съ работниками. Теперь вмѣсто верховой лошади онъ завелъ велосипедъ, на которомъ по вечерамъ дѣлалъ долгія прогулки по окрестнымъ полямъ. Когда онъ возвращался домой, лицо его было пасмурно. На мирномъ просторѣ канадской преріи онъ размышлялъ о мірозданіи, какъ новый Фаустъ, и, не находя отвѣта на свои неотвязные вопросы, смущался духомъ и ропталъ.

— Какъ криво устроенъ свѣтъ! — сказалъ онъ мнѣ однажды. — Кто его такъ устраивалъ, не знаю. Что изъ того, что мы не будемъ убивать, когда вся тварь кругомъ убиваетъ и бываетъ убиваема?

Съ другой стороны, въ воззрѣніяхъ Алдоши меня поражала стихійная, почти пантеистическая любовь къ природѣ въ ея малѣйшихъ проявленіяхъ. Чувство это относилось къ внѣшнему міру такъ бережно, что, повидимому, совсѣмъ не оставляло мѣста для человѣчества.