Томъ седьмой. Духоборы въ Канаде. — Белая Арапія. — Искатели

— Пейте, пожалуйста, — приглашала хозяйка.

Я сдѣлалъ еще одну попытку, потомъ отступилъ и даже отодвинулся въ сторону. Мухи были сильнѣе.

— Тяжело жить на свѣтѣ слѣпому думающему, — говорилъ Матвѣй Иванычъ. — Смолоду больно скучно было. Помню я: человѣка не могъ найти. Поговорить не съ кѣмъ. Къ слѣпымъ придешь, только про дѣвокъ, да про бабъ. А то про рай, да про адъ.

«Будь хоть такое время, какъ эти года, я бы широкую дѣятельность открылъ, народнымъ ораторомъ сталъ бы, былъ бы полезенъ родинѣ. Я могу говорить очень понятно. Развѣ маленькій ребенокъ не пойметъ.

Я прозябалъ до старости, жизни хотѣлъ лишиться. Одинъ товарищъ былъ, тоже думающій. Взялъ пистолетъ, застрѣлился. Я водку пить принимался. Знакомые такіе, голь. Чѣмъ угостить, развѣ водки стаканомъ? Однажды со слесаремъ такъ набузились. Кто гдѣ остался, тутъ и уснули. Водка мнѣ въ прокъ не пошла, сдѣлался со мной delirium слуха. Тогда я бросилъ пить.

Одна утѣха была: книги слушать, потомъ разсказывать другимъ. Я жилъ съ мастеровыми. Они любили мои разсказы: — „Юрій Милославскій“. У Загоскина хорошо, а у меня еще лучше. — „Никогда Россія не была въ такомъ бѣдственномъ положеніи“… Кирша тамъ, казаки. Князь Серебряный, опричники. Ужъ больно имъ занятно.

Я много книгъ узналъ съ того времени. Русскую исторію и всеобщую, Англію и Францію, древнюю и новую. Варяжскихъ князей и татарское иго. Толстого, Тургенева, Добролюбова. Съ юности моей ходилъ на религіозныя бесѣды. Слушаетъ меня народъ, не потому что даръ, а льется изъ души. Сначала трудно было, а теперь легко. Само льется. Народъ говоритъ: „Матвѣй Ивановъ пришелъ, айдате слушать!“. А попы начнутъ, только старушки слушаютъ, да еще кое-кто.

Сами попы даютъ мнѣ на извозчика, чтобы я ѣздилъ, потому я имъ нуженъ. Матеріалъ набираютъ себѣ на обученіе семинаристовъ.

Безъ извозчика мнѣ по городу трудно ходить, Ноги не держатъ. И провожатаго нѣтъ.

Отецъ Мартемьянъ предлагаетъ мнѣ въ миссіонеры, четвертый годъ сватаетъ, но я не иду. Теперь малъ человѣкъ, а тогда буду еще меньше. Я голъ и босъ. Все у меня имущество — одна душа моя. Ее отдать, то изнутра голый останусь.

Бываютъ такія бесѣды, до добра не доводятъ. Одинъ разъ было. Сходили къ губернатору. „Разрѣшите бесѣду“. Честь-честью разрѣшилъ. Пришли попы, три миссіонера. Я сталъ ставить злободневные вопросы. О повиновеніи властямъ. Народъ кипитъ. Порядка нѣтъ у нихъ, перебиваютъ. — „Какой это слѣпой, арестовать его надо!“ Заговорили объ иконахъ. „Позвольте, говорю, привести историческій примѣръ: Казанская Божія Матерь спасла Россію отъ Польши. Какъ же она отъ двухъ воришекъ себя самое не защитила?“ „Кощунство, къ прокурору“! Девять дней продержали, тоже хотѣли судить, а потомъ отпустили. Зазрила ихъ совѣсть. Непригожъ я для суда…».

Я обвелъ глазами эту худую изможденную фигуру. Чтожъ, быть можетъ, и правда… И у прокуроровъ бываетъ совѣсть. Такого судить рука не поднимется…

— Другой разъ было. Баптистъ Илья Антоновъ пришелъ бесѣдовать. Стали говорить о перенесеніи честныхъ костей. Онъ и урѣзалъ: «Перенесли бы ихъ, да больше съ ними не тетенькались». — «Какъ, съ нашими мощами не тетенькались?!» Тутъ его чернь чуть не убила. Я его немножко поддержалъ, изъ жалости сказалъ: «Не тетенькались, — значитъ не няньчились. Мы не ученые. Наше простое нарѣчіе. Но Моисей говорилъ про евреевъ передъ Господомъ: „Что я имъ, нянька, что ли!“

Баптисты и штундисты, и всякіе сектанты, это не мой народъ. Я съ простыми живу, самъ изъ простого народа. У нихъ лицемѣрія много, святости, искусства. Какъ-нибудь обанкрутится тысячъ на тридцать, потомъ говоритъ: „я святой“. Такой святой — товаръ плохой хвалить. Изъ нихъ коммерсанты будутъ хорошіе, не граждане мысли.

Вотъ вы спросили, чему я вѣрую. Вѣрую мысли. Религія — тормазъ человѣческой мысли. Мамка души. Безъ мамки будетъ головой работать. Отвыкнетъ складать на другихъ: пропьется — чортъ смутилъ; споткнется — Богъ наказалъ.

Если бы народъ весь пошелъ такимъ путемъ, было бы иное. Много ли было сознательныхъ? Сотая часть, и тѣ разбросаны. Развѣ мало погромовъ дѣлали?

Послѣ манифеста я три мѣсяца использовалъ, день и ночь, все изъ Писанія. Писаніе — мой мечъ духовный. Нашему народу Божіе слово лучше всего.

Я въ деревняхъ Божьимъ словомъ сильно дѣйствовалъ. Раскроешь предъ ними библію, какъ она есть. „У Соломона Мудраго по его благочестію было семьсотъ женъ и триста наложницъ. Ладно ли такъ? Столько и куръ у пѣтуха не бываетъ“. Они смѣются.

Въ двухъ кампаніяхъ участвовалъ, въ выборахъ въ Думу. Рѣчи говорилъ: „Не выбирайте октябристовъ, они — богачи; кадеты — на словахъ. Выбирайте народную партію, она не измѣнитъ“. Слушали насъ. Октябристовъ турятъ, прямо на духъ не являйся, кадетъ выходитъ — жить не даютъ. Стоятъ на сторонѣ лѣвыхъ.

Было короткое время. Сказать — сказали, а сдѣлать не сдѣлали. Народъ обробѣлъ. Храбрый, храбрый, пока его беретъ. Разъ побьютъ, и шабашъ. Наполеонъ первый гналъ, пока зима не заступилась. Русскій силенъ, пока побѣждаетъ. Потомъ теряется. Воли своей нѣтъ. Командуютъ имъ. Скажутъ ему: „лягъ!“ онъ и ляжетъ.